Он протянул руку Лиз, чтобы помочь подняться. Высокая рыжеволосая девушка натянуто улыбнулась ему, на ее лице появились симпатичные ямочки.

– Делаю все, что в моих силах, – вздохнула она, внутренне собравшись с мужеством.

Во главе строя стояла актриса из четвертого тысячелетия, которой было поручено опрыскивать духами невидимый путь, ведущий сквозь время. Флакон ей передала подруга старика, возглавлявшего сопротивление. Пар показывал расположение зигзагообразной тропинки или ступенек, обозначающих эфемерный маршрут, по которому путники быстро шли, пока он не исчез.

Позади Лиз и Энндала шел Менг Чу, их уважаемый китайский генерал. Он схватил рыцаря за руку, прежде чем встать, а затем помог Оанко, американскому равнинному индейцу, подняться на ноги. Они решили больше не отпускать друг друга, чтобы не рисковать соскользнуть с невидимой лестницы. Оанко протянул руку Леонелю, который подал свою Брисеиде. Она помогла Энею, последнему в очереди, подняться на ноги.

– Мы слушаем тебя, Брисеида, – сказал Энндал, когда они продолжили путь.

– Я плохо знала своего отца. До семи лет для меня он был умнейшим физиком, который проводил свое время за экспериментами, которые с каждым разом становились все более эксцентричными. В одночасье он потерял рассудок и стал овощем, подобно мужчинам, лежащим в храме Афродиты. Трагедия произошла незадолго до рождения моего младшего брата. Папа лежал несколько лет в больнице, а затем переехал домой, потому что моя мама думала, что сможет вернуть его к жизни. Одиннадцать лет я смотрела в его пустой взгляд, такой же взгляд был и у мужчин, которых жрецы кормили в Спарте. Объяснение этому только одно – мой отец все это время был узником Цитадели. Но, вероятно, он попал туда не сразу, как я или другие студенты, потому что в тот день в моей комнате он, похоже, уже много знал о ней. Возможно, папа то и дело возвращался к своим экспериментам, а потом Цитадель, наверное, похитила его… И вдруг, сразу после того как на моей шее появилось загадочное пятно, папа проснулся и сказал, что может меня вылечить. Пятно, конечно же, было следом от стрелы херувима. Стрела, которая не предназначалась мне, и которая пометила меня как ученика. Херувимы позволили папе покинуть крепость, чтобы исправить свою оплошность, так как они по ошибке выбрали меня. Но отец не последовал их указанию: он все равно отправил меня в Цитадель, чтобы дать шанс узнать ее тайны. Он поместил меня в одно из своих изобретений – машину, обвитую проводами, и я очнулась в Цитадели. Вот о чем говорится в письме. Не могу поверить, что дала ему выскользнуть из рук.

– Если бы ты не упустила письмо, мы бы до сих пор находились в Греции и искали лестницу, – сказала Лиз. – Не будь так строга к себе.

Брисеида вяло кивнула. Лиз говорила правду: письмо ее отца, уносясь с порывом ветра, резко замерло в пустоте за обрывом, обнаружив наконец лестницу, которую они так старались найти.

– Как это письмо оказалось у Лира, в совершенно чужой эпохе? – спросил Леонель.

– Понятия не имею. Но мой папа написал его вне времени, так как находился в Цитадели. Так что письмо легко могло попасть в эпоху Античности.

– Может быть, твой отец знал, что тебе предстоит пройти этот путь, – предположил Энндал.

– Может быть… Но в своем письме он подразумевал не это. Скорее, он надеялся, что я закончу свое обучение в Цитадели…

– Думаешь, твой отец знал старика из пустыни? – спросил Оанко.

– Я не знаю, приходилось ли моему отцу слышать о нем, но когда я пришла в хижину, старик сказал мне, что не знает папу. Не думаю, что мой отец покидал Цитадель во время своего заточения в Мире Снов.

– Значит, не старик побудил его отправить тебя в Цитадель, – сказал Менг Чу. – Как думаешь, что ему было нужно? Неужели он действительно думал, что у тебя будет шанс раскрыть тайну Цитадели, в чем он сам не преуспел за одиннадцать лет?

– Одиннадцать лет прошло для Брисеиды, – заметил Леонель, – но, возможно, не для ее отца, который находился в Цитадели. Поскольку в Мире Снов нет времени.

– Так и есть, – размышляла Брисеида, – но человеческая душа не может удержаться от воссоздания воображаемого времени. За секунду мы накапливаем девять месяцев воспоминаний, а затем душа отделяется от тела. Тело остается вегетативным, пока не умрет от старости, а душа… Душа должна продолжать накапливать воспоминания, даже если время не существует… Пока тело не умрет.

– Персональное накопление воспоминаний… – задумчиво продолжал Леонель. – Только твой отец может сказать нам, сколько времени, по его мнению, он провел в Цитадели. Так, Брисеида? Неужели он действительно думал, что у тебя будет шанс раскрыть тайну Цитадели?

– Не знаю, может, у него не было выбора.

Лиз остановилась. Остальные последовали ее примеру, но никто ничего не сказал.

– А ты, Эней, что скажешь? – спросила наконец Лиз. – Ты молчишь уже несколько часов.

– Возможно, твой отец получил послание от богов, – сказал Эней.

Брисеида осторожно, чтобы не потерять равновесия, повернулась к молодому спартанцу. Его лицо было таким же напряженным, как и голос. Он кивнул головой в знак слабого одобрения.

– Жертвовать, чего требуют от нас боги, иногда бывает трудно, но только они знают, что нужно делать.

Воспоминания о смерти Касена, лучшего друга Энея, обрушились на Брисеиду, когда она увидела покрасневшие глаза молодого спартанца. Девушка сжала челюсти. Эней старался держаться мужественно, но жертва, которую он считал обязанным принести своим богам за успех их похода, тяготила его сердце.

– Мы не уделили времени, чтобы должным образом почтить память твоего товарища по оружию, Эней, – серьезно сказал Менг Чу. – Он умер, чтобы защитить нас от Элиты, он заслуживает уважения.

– Идем дальше, – объявил Оанко, – я спою для него.

Они снова начали идти, и Оанко затянул прекрасную жалобную песню.

Его длинные, гладкие черные волосы развевались на ветру, а мощный баритон плыл сквозь бегущие по небу облака. Брисеида была поглощена пронзительными эмоциями песни, которая превратила боль утраты в возвышенную оду жизни. Она забыла о своих ноющих лодыжках, икрах и бедрах, дрожащих от усталости после долгого подъема.

Они шли уже целую вечность. Часы тянулись, не поддаваясь счету, и путники потеряли всякое представление о времени. Солнце им не помогало: оно двигалось по небу почти безучастно, освещая замки тумана то сумеречно-розовым, то оранжевым оттенком заката. Долгое время они шли, ничего не говоря, сосредоточившись на пустоте и своем неопределенном будущем. Пристально глядя на свои ноги, Брисеида наблюдала, как ее сандалии периодически меняли цвета, а ее продвижение вперед сопровождалось такими ужасающими скрипами в тишине неба, что они окончательно зародили в ее душе сомнения. Они действительно куда-то идут? Есть ли какой-то смысл во всем происходящем?

Свет меланхоличной, но полной надежды песни Оанко оживил их веру. Они очень нуждались в ней, и у них не было другого выбора, кроме как идти дальше, надеясь, что невидимая тропа приведет хоть куда-нибудь.