— Как идут дела? — спросила Ширли. Ровным, спокойнымголосом, всем своим видом показывая, что, по ее разумению, на западном фронтетишь и благодать.

— На связь вышел Эдди Джейкобю, — ответил Нед. — У него10-27. В переводе на язык штатских это означало проверка документов. Нопатрульному говорило о том, что водитель, в девяти случаях из десяти, нарушилправила. Теперь в голосе Неда прорывалось волнение, но что с того? Теперь онимел полное право дать волю чувствам. — Он остановил «джетту» на дороге 99. Я передалзапрошенную информацию.

— Расскажи подробнее, — попросила Ширли. -Что ты делал, поэтапам, Нед. И побыстрее.

Я сдвинулся с места. У двери в мой кабинет меня перехватилФил Кандлетон. Мотнул головой в сторону коммуникационного центра.

— Как малец справился?

— Все сделал правильно, — ответил я и прошел к себе. Толькосев за стол и почувствовав, как дрожат ноги, понял, что они стали ватными.

Его сестры, Джоан и Джанет, были похожи, как две капли воды.Они находили утешение в компании друг друга, а их мать видела в них лишь самуюмалость от погибшего мужа: синие глаза, светлые волосы, пухлые губы (не зря жек Керту прилепилось прозвище Элвис). Мишель видела своего мужа в сынке, которыйвзял у отца практически все. Добавить еще несколько морщинок у глаз, и Недвыглядел бы точь-в-точь как Кертис, в тот год, когда он поступил на службу вполицию.

Им Кертиса заменял он. Неду — мы.

Как-то в апреле он появился в расположении роты сияя, какмедный таз. Улыбаясь, Нед сразу молодел, становился еще более красивым. НО я,помнится, подумал, что мы все становимся моложе и красивее, когда улыбаемся отдуши, действительно счастливы, а не пытаемся под социальной маской скрыватьистинные чувства. Улыбка Неда особенно поразила меня: я вдруг понял, что дотого он практически не улыбался. А уж так широко — это точно. Не думаю, чтотакая мысль приходила мне в голову раньше, возможно потому, что он показал себявежливым, ответственным, сообразительным. То есть человеком, с которым приятноиметь дело. И его серьезность как-то не замечалась, до того момента, когда онпозволил себе улыбнуться.

Он вышел на середину комнаты и все разговоры стихли. В рукеон держал бумагу. С золотым гербом наверху.

— Питтсбург! — обеими руками он поднял бумагу над головой,словно олимпийскую медаль. — Меня приняли в Питтсбурский университет! И далимне стипендию! Практически полностью покрывающую оплату обучения!

Все зааплодировали. Ширли чмокнула его прямо в губы, отчегопарнишка залился краской. Хадди Ройер, который, несмотря на выходной, болталсяв расположении взвода, ворча по поводу судебного процесса, на котором емупредстояло давать показания, вышел и вернулся в пакетом пирожков. Арки своимключом открыл автомат с баночками прохладительных напитков, и мы устроили пир.Уложились где-то в полчаса, не больше, и разошлись в прекрасном настроении. Всепожимали руку Неда, письмо из Питтсбургского университета обошло комнату (я думаю,дважды), пара копов, которые в этот день не работали, приехали из дома, чтобыперекинуться с Недом парой слов и поздравить его.

А потом, конечно, пришлось спускаться с облаков на грешнуюземлю. Западная Пенсильвания — место спокойное, но не кладбище. Загорелся дом вПогус-Сити (этот городишко такой же сити, как я — эрц-герцог Фердинанд), надороге 20 перевернулась повозка амишей. Амиши держатся обособленно, но в такихслучаях от помощи не отказываются. Лошадь не пострадала, а это главное.Основные происшествия с повозками приходятся на вечера пятницы и субботы, когдамолодые парни в черном отдают должно спиртному. Иной раз какой-нибудь доброхотпокупает им бутылку или ящик пива «Айрон-Сити», иногда они пьют пойлособственного приготовления, убойный самогон, который не поднесешь и заклятомуврагу. Таковы реалии жизни. Это наш мир, и мы, по большей части, его любим,включая амишей с их богатыми фермами и оранжевыми треугольниками на задкахмаленьких аккуратных тележек.

И конечно, на мне лежала работа с документацией, с бумагами,которых с каждым годом становилось все больше. Теперь я уже не понимаю, почемухотел стать начальником. Я сдал экзамен на звание сержанта, когда Тони Скундистобратился ко мне с таким предложением, следовательно, тогда видел в этомкакой-то смысл, но нынче точно не вижу.

Где-то в шесть вечера я вышел покурить. Для этого у нас естьспециальная скамья у автомобильной стоянки. С нее открывается очень неплохойвид. Нед Уилкокс сидел на скамье с письмом из Питтсбургского университета водной руке, а по его лицу катились слезы. Посмотрел на меня, отвернулся, вытерглаза ладонью свободной руки.

Я сел рядом, подумал о том, чтобы обнять за плечо, но нестал этого делать. Обычно такое сочувствие выглядит фальшиво. По моемуразумению. Я — холостяк, все мои знания об отцовстве могут уместиться набулавочной головке, где еще останется место для молитвы «Отче наш». Поэтому язакурил и какое-то время вдыхал и выдыхал дым.

— Все нормально, Нед, — наконец выдавил я из себя. Все, чтосмог придумать, хотя так и не понял, что могли означать мои слова.

— Я знаю, — ответил он сдавленным, пытающимся сдержать слезыголосом, и тут же добавил, словно продолжил предложение, мысль, — Нет, ненормально.

И по интонациям я понял, что он сильно обижен. Что-то егокрепко мучило, не давало покоя.

Я курил и молчал. На дальней стороне автостоянки стоялидеревянные постройки, которые давно следовало или подновить, или снести. Раньшев них стояла разнообразная дорожная техника округа Стэтлер, грейдеры,бульдозеры, асфальтоукладчики, но десять лет тому назад для них построили новыйбольшой каменный ангар, очень напоминающий тюрьму. От всего дорожного хозяйстваосталась огромная куча соли (солью мы пользовались, отщипывали помаленьку, нокуча, можно сказать, гора, не убывала). Среди этих построек находился и гаражБ. Черные буквы на раздвигаемых воротах заметно выцвели, но еще читались. Думалли я о "бьюике роудмастере», который стоял за этими воротами, когда сиделрядом с плачущим юношей и хотел, только не знал, как, обнять его? Не знаю.Возможно, и думал, но я не уверен, что нам самим известны все наши мысли.Фрейд, конечно, напридумывал много всякой чуши, но в этом, пожалуй, неошибался. Я ничего не знаю о подсознании, но в голове каждого из нас есть свойпульс, это точно, так же, как и в груди, и пульс этот несет в себебесформенные, не выражаемые словами мысли, которые по большей частью мы неможем даже понять, хотя обычно это важные мысли.

— Что сказала твоя мать, когда ты показал ей это письмо?

Он рассмеялся.

— Не сказала. Закричала, как дама, которая только чтовыиграла в телевикторине поездку на Бермуды. А потом заплакала, — Недповернулся ко мне. Слезы на щеках высохли, но глаза заметно покраснели. Ивыглядел он куда моложе своих восемнадцати. На лице сверкнула короткая улыбка.— Конечно, она очень обрадовалась. Как и маленькие Джи. Как и вы. Ширлипоцеловала меня… у меня по коже побежали мурашки.