И как только он их нарисовал, сразу понял – ему хочется говорить, говорить без умолку, и задавать тысячу вопросов, и спорить… А ещё узнать. Очень многое.

Толстый животик таял. Ватные ножки загорели и окрепли. Под глазом хвастливо разлился синяк. Родя жил.

И жил, наполняясь, радуясь, споря и ликуя – его Мир.

Пухлые коробки с рисунками заполнили всё место под кроватью.

4

Её звали Ия Нариманидзе. Непривычно поворачивающее язык имя обещало гордую грузинскую красу, быстрые движения и жгучий взгляд, но если бы случился конкурс на самого непохожего на своё имя человека, юная Ия, несомненно, отхватила бы первый приз.

Больше всего она походила на Кострому, которую настолько безыскусно связали из соломы, что и на костёр не понесли, чтобы не опозориться. Было в ней нечто соломенно-ломкое. Вытянутая, худая, нескладная, она имела такие костлявые руки и ноги, что, казалось, они побрякивали при беге. Тонкие как паутина светло-рыжие волосы прямыми прядками качались вокруг бледного лица.

 Бледные лица – обычный удел рыжих, но тут Ие «повезло» больше всех – её тонкая кожа совершенно не терпела солнца. Стоило лишние полчаса заиграться на согретой апрелем улице, и на другой день она просыпалась с облупленным носом и шелушащимися щеками.

Ия горбилась за партой. У Ии были выпуклые блёклые глаза. Ия носила ужасную школьную форму на вырост и кошмарные ортопедические ботинки. Она часто падала, путаясь в своих сухих ногах. Зимой она болела ОРВИ и ангиной, а летом страдала от всевозможной аллергии.

Но, как часто случается в жизни, одни качества с лихвой компенсируют недостаток других. Ия не могла похвастаться красотой и крепким здоровьем. Зато она была умна и добра.

Эти два её качества были словно сверкающие драгоценности посреди человеческого моря. Её ум не был кладезем эрудиции и храмом великомудрых суждений. То был необычный, редкий сорт человеческого ума, позволяющий сразу увидеть суть вещей и людей и принять единственно правильное решение. Её доброта сделала бы её полной дурочкой, если бы не эта редкостная черта. Ия будто бы жила среди людей, и жила весьма удобно и успешно, но в то же время она была и  отдельно от всех – по правилам, понятным только ей.

И Родион не мог не почуять родственную душу. С неделю он угрюмо наблюдал, как она нелепо усаживается за парту и роняет всякие предметы, а потом нарисовал её.

На бумаге росла трава и мелкие кудрявые цветочки. По их вершинкам легко шла девочка – лёгкая, не сутулая, с поднятым подбородком, с облачком тонких волос.

Он молча положил рисунок на стол. Ия рассматривала, прищуриваясь.

– А почему травинки не сгибаются? – спросила она.

– Так задумано.

– А. Поняла. Спасибо.

Вечером они сидели на крыльце и молчали, ничуть не тяготясь тишиной. Через три дня так же молча бродили по парку до самой темноты. Через неделю заговорили. Через месяц он дозрел до самого волнительного.

Они сидели на ковре у него в комнате. Было слышно, как мама на кухне звенит посудой. Родион колебался. Ия сидела, по-паучьи сложив ноги и руки  и, не моргая, рассматривала своими выпуклыми глазами незнакомую комнату.

– Хочешь, кое-что покажу?

– Да

Конечно «да», она давно поняла, что за этим её и позвали.

Родион по пояс нырнул под кровать и вытащил сразу три коробки. Он очень волновался. Собственно, вся его жизнь сейчас зависела от её слов.

Но Ия ничего не сказала.

Она доставала рисунки по одному, подолгу рассматривала, подносила к самому лицу, отодвигала подальше, разглаживала на ковре, снова поднимала…

А потом заплакала.

Родион смотрел, как она ломко изогнулась, так что позвонки под платьем встопорщились как гребень крокодила. Ия всхлипывала. Он неловко погладил её по спине.

Он был счастлив. Потому что девочка поняла его.

Люди плачут по разным причинам. Ия плакала от того, что понимание происходящего придавило её. Непонятно работающий мозг будущего хирурга-гения щёлкнул и выдал результат, к которому она была ещё не готова.

 Она поняла следующее:

– мальчик, сидящий с ней рядом – волшебник.

– у него есть свой мир, который никогда ей до конца не откроется.

– теперь ей нужно всю жизнь оберегать и этот мир, и этого мальчика, причём оберегать их главным образом друг от друга.

Тяжеловато для десятилетней девочки.

5

Не всякая измена является изменой физической. Бывают измены гораздо страшнее. Только раз в жизни Родион предал Ию и, если бы не её мудрость, жестоко бы за это поплатился. Возможно – потерей разума, а возможно – и потерей жизни. В любом случае, он разрушил бы сам себя.

Хотя, предал – это, пожалуй, громко сказано. Он попросту на время забыл о её существовании.

Это случилось лет пять спустя. Было лето, жара, сосновый бор и спортивный лагерь. Эта девочка сразу привлекла к себе внимание. Казалось, куда не пойдёшь, куда не взглянешь – повсюду был её звонкий смех, яркая майка и насмешливые глаза цвета спелых желудей. Она была как тугой ветер, как заплыв в ледяной воде, как аксиома в геометрии – всё раз и навсегда, пусть не понятно, зато не надо думать о доказательствах. Она подхватывала как вихрь, и всё смеялась, смеялась…

Она смеялась надо всем. И в том числе – над его рисунками. Впервые в жизни над ними кто-то смеялся. И впервые они показались Родиону плоскими и жалкими – всего лишь чёрточки красок на сгустках спрессованной целлюлозы.

Они сидели на нагретом подоконнике и делали отрядную газету – прямо посреди розового света, запаха скошенной травы и криков ласточек. Родион рисовал и думал – кого она ему напоминает? Где он уже видел её, вот такую же, только совсем другую?

– Ну, это уж никуда не годится, – говорила она, облизывая губы. – Это ж газета, а не на выставку нести.  Чего у него глаза такие, будто съел дыню с селёдкой?

– Это…

– А это? Фии… –она рассмеялась. – Родь, ты что, по жизни такой странный, или прикидываешься?

– Я…

– Понятно. В общем, делаем так и так…

Кроме газеты, он не создал за двадцать дней ничего. Абсолютно ничего.

Ия так быстро забежала на пятый этаж, что с полминуты астматично дышала, не в силах слова сказать. Но мама Родиона и так всё поняла.

– На реке. Утащил всё.

Она боялась не успеть. Что-то творилось, и ей было страшно. И то сказать – страж из неё получился паршивый. Не уберегла…

Она не успела.

Родион сидел на бережку – подросший,