другого. Родион мрачно подумал, что идея создания в этой местности психиатрической лечебницы пришла на ум очень умному человеку – девяносто процентов больных должны бы обрести душевное здоровье просто созерцая эту благодать. Если уж даже ему полегчало…

До последней минуты он был уверен, что откроется дверь, и он увидит – Иван Саввич за тридцать лет совершенно не изменился. Но это, конечно же, было не так. Нет, он ещё не был глубоким стариком. Ясные глаза всё так же, с хитринкой смотрели на Родиона, и был он так же высок и худ – похож на сухое дерево, но голова совсем облысела и покрылась пятнышками, лицо избороздили морщины, а ходил он, опираясь на палку.

Они медленно шли по цветущему саду. Им было  о чём поговорить. Иногда им встречались люди – одни здоровались, другие проходили, ничего не замечая, третьи о чём-то говорили сами с собой.

– Это невозможно, – сказал Иван Саввич.

– Вова ваш был невозможен. Я терпеть его не мог.

– Ах, да, Вова.

– Он ушёл.

– Да-да…  Ведь ты его прогнал.

– Но я не сделал его трёхмерным! – почти крикнул Родион.

И смутился. Со стороны он запросто сошёл бы за очередного психа. Иван Саввич только улыбнулся.

– Когда я был маленьким, я тоже любил рисовать.

– Чего?!

– Я и сейчас люблю.

– Ну, разумеется! Как там дальше? Давай порисуем вместе.

– Нет. Этот номер не сработает. Тогда я думал – ты научишься всему, наиграешься, а потом… живые люди ведь интереснее нарисованных. Забудешь. Все забывают – рано или поздно. А потом они живут отдельно, а создатель отдельно. Никто никому не мешает. Но я тебя недооценил. Я всё наблюдал за тобой, даже когда ты подрос. Ты знал?

Девочка с желудёвыми глазами…

– Знал.

– Ты создаёшь свой мир таким, что в него веришь не только ты сам, но и другие люди. Чем сильнее вера – тем прекраснее мир…

В другое время Родиону было бы даже приятно поболтать со стариком о высоких материях, но сейчас его терзало другое.

– Наш ребёнок…

– Ты его не вытащищь.

– Но ведь…

Он чуть не сказал – «Но ведь Ия говорила!», но вовремя остановился.

Над алыми розами летали бархатные бабочки. Горячий воздух, казалось, прогибался под тяжестью аромата цветов и благовонных кустарников. Со смотровой площадки было видно дно глубокого ущелья с тонкой жилкой горной реки.

– Поживи тут немного, успокойся.

– Вы шутите?

– Отнюдь. Хотя бы два-три дня. Возможно, что-нибудь надумаешь сам.

Родион вздохнул.

– Я обещаю, что не буду мешаться. Тебе нужно побыть одному. Там за поворотом небольшой коттедж, я велю его освободить.

В первый же день он долго бродил по окрестностям. Иногда сворачивал с дороги и лез по острым коричневым скалам, иногда спускался в низины, полные прохлады и сырости. Тропки петляли, из-под ног выскакивали кузнечики, жаркий воздух сменялся ледяными сквозящими ветерками.

С непривычки он невероятно устал. Ныла спина, болели плечи и тряслись колени.

Родион с удовольствием принял ванну, вытащил ужин на крыльцо, сел на тёплые доски и замер, забыв, как есть и как думать.

Над ним раскинулось розовое, всё больше наливающееся фиолетовым небо. По краю ущелья деревья без всякого ветра тихо и шелковисто перебирали листьями. На стволе маленькой кривой сосны нависла живым янтарём капля смолы. Тёплые сухие доски медленно и щедро отдавали тепло уходящего летнего дня.

На небе появилась первая звезда. Жёлтое облачко застыло у горизонта.

Родион сидел неподвижно, откинув голову.

Небо заполнялось синевой. Птицы устроили внизу вечернюю перекличку. Отчаянно пахло хвоей и мятой травой. Где-то далеко, в селе заблеяла коза.

Родион закусил губы и сощурил глаза так, чтобы народившиеся было слёзы ушли обратно и встали поперёк горла.

Он приехал задолго до рассвета. Машина скользила по лужам. В городе стоял сизый туман.

Ия спала, во сне обнимая ребёнка. Её руки так красиво изогнулись…

– Нет уж. – тихо сказал он. – Никогда больше не буду тебя рисовать.

Она вздрогнула, подняла заспанное розовое лицо. Он тихо сел рядом и погладил мальчика по голове.

– Он вернётся сам, – сказал Родион. – Но не так-то просто это, верно? Надо только немного подождать.  Он просто должен понять, должен увидеть… А там… в том мире просто станет одним человеком меньше, одним двухмерным человеком. Ты понимаешь?

Ия кивнула. Она одна могла понять.

10

Они спали, как два зверька в норе, скрутившись телами вокруг своего детёныша, раскинувшегося во сне. Спали крепко и глубоко, как спят люди после долгой и усердной работы.

Человек шёл и помнил, что случилось что-то ужасное. Похоже, ему было плохо, но теперь он уже не был в этом так уж уверен.

Кое-что он, правда, ещё помнил. Например, как пытался им объяснить. Они слушали, кивали головами, иногда пугались, иногда плакали, но чаще всего он ощущал холодную враждебность и отчуждённость. Тогда это было обидно, но сейчас уже не тревожило. Просто у него тогда не было сил и слов, чтобы рассказать –  есть иная красота, невероятная, нездешняя… Теперь слова приходили, но обратного пути не было.

Он весело шагал, иногда прикасаясь ладонями к алым и лиловым листьям. Ему хотелось петь. С каждым шагом цель пути виделась всё чётче, а на душе становилось радостней.

По лиловым зарослям тихо бродил тигр с мудрыми нечеловеческими глазами. Неслышной поступью по веткам пробирался длинный и узкий кот фиолетового цвета. Золотая птица свесилась с дерева вниз головой и распушила на груди атласные перья. Из чёрной земли поднимались цветы, похожие на диковинные музыкальные инструменты.

Тигр посмотрел на него, кивнул и улыбнулся. Человек улыбнулся в ответ и подставил лицо солнцу.

Солнц было много. Но только одно сияло над миром жёлтым жирным кругом.

Яркий свет потревожил ребёнка. Мальчик завозился и открыл глаза.

Солнце было другим. Как раз таким, каким надо. Он улыбнулся. Ия и Родион спали. Он мог бы им о многом рассказать. Если бы умел.