Однако понимание маминой правоты ничуть не облегчало Пии поход на парад.

* * *

Через три дня после парада, на перемене, когда другие дети смеялись, играли в классики и прыгали через скакалку, Пия сидела на школьном дворе на своем обычном месте — гладком камне возле задней ограды — и притворялась, что читает. В бледном сером воздухе словно висел дым, и девочка ежилась от ветра. К счастью, она не забыла прихватить свитер, ведь школьные окна теперь все время держат нараспашку, чтобы предотвратить распространение гриппа. Сегодня Пия надела плотные хлопчатобумажные чулки и платье из мешковины до середины голени, но ткань давно износилась и протерлась. Девочка отложила книгу, натянула рукава свитера на кисти рук и попыталась сдержать дрожь. Непонятно было, от чего она дрожит, — от холода или от неотвязных мыслей о событиях после парада.

Миссис Шмидт рассказала мутти, что всего за сутки каждую койку в каждой из тридцати одной больницы города заняли жертвы нового недуга — испанской) гриппа, и теперь пациентов больше не принимают. К четвертому дню заболевание поразило больше шестисот жителей Филадельфии, и ежедневно умирало свыше сотни человек. Пия подслушала, как учителя шептались, что из-за войны врачей и сестер не хватает, а богадельни и церкви приспособили под временные больницы. Появились новые плакаты с надписями: «Плевок равносилен убийству», и полиция хватала провинившихся. Другой плакат изображал прилично одетого мужчину, позади которого с заплеванного тротуара поднимался демон с когтистыми лапами, а призыв гласил: «Остановите эпидемию — перестаньте плеваться! Касается каждого». Все носили на шее мешочки с чесноком или пропитанными камфорой ватными шариками, поэтому в воздухе висел мерзкий запах, который Пия невольно воспринимала как смрад смерти. Но страшнее всего были рассказы о том, что лица у заболевших испанкой становятся синими, почти черными; изо рта, носа, ушей и даже глаз течет кровь, а уже к ночи несчастные умирают.

Девочку мучили ночные кошмары, в которых, точно скачущие картинки в зале игровых автоматов, появлялись жуткие образы зрителей парада: лица с черными губами и лиловыми щеками, по которым текут ручьи крови. Она просыпалась в холодном поту, скорчившись на измятой простыне; живот и грудь ныли. Одна только мысль о болезни вызывала тошноту, а вонь от чеснока, висевшего сейчас у нее на шее, лишь усугубляла мучения.

Пия сняла зловонное ожерелье и бросила в траву, потом подняла голову к небу и глубоко вдохнула знакомый запах осени: влажная земля, опаленные солнцем листья, дым печных труб. Но этот приятный свежий аромат напомнил ей об ужасном первом дне в новой школе, куда она перешла в прошлом году. Голоса матери и учительницы до сих пор звучали в голове.

— Вы читали письмо, которое я послала в школу, миссис Дерри? — говорила мутти.

— Да, миссис Ланге, я получила вашу записку, но не поняла, о чем вы просите.

— Простите, я только хочу убедиться, что… — Мутти старалась подобрать слова. — Моя Пия, как бы это сказать, чувствительная девочка. Она не любит толпу и не выносит, когда к ней прикасаются. Не знаю, в чем тут дело… — Мать нервно сцепила руки. — Но она вполне нормальная, даже умная. Можно вас попросить, чтобы другие дети…

— Миссис Ланге, как же я…

— Пии нужно учиться. Я не хочу, чтобы она…

— Хорошо, миссис Ланге, — перебила миссис Дерри. — Я сделаю все возможное. Но во время игр дети постоянно контактируют друг с другом, особенно на переменах. Это часть обучения. Иногда мне за ними не уследить.

— Да, я понимаю, — ответила мутти. — Но если Пия не захочет… если дети не поймут, что ее лучше оставить в покое, будьте добры…

Миссис Дерри сочувственно положила ладонь на руку матери.

— Не беспокойтесь, я о ней позабочусь и передам вашу просьбу другим учителям.

Мутти кивнула с усталой улыбкой, потом попрощалась с дочерью и ушла.

Миссис Дерри, как и другие учителя, мало обращала внимания на Пию. И память о том разговоре — мутти заламывает руки и пытается вразумить смущенную миссис Дерри, а Пия съежившись стоит в сторонке под любопытными взглядами остальных детей — возвращалась всякий раз, когда девочка входила в класс. Однокашники играли в салки или водили хороводы, а Пия забивалась подальше в угол, чувствуя одновременно и тоску, и облегчение. Когда учителя не видели, дети тыкали в нее пальцами и обзывали трусихой, мокрой курицей или даже придурочной. А с войной появилось новое прозвище: гансиха.

К счастью, с Финном Пия познакомилась еще до школы, и у него сложилось непредвзятое мнение о ней. На следующий день после переезда семьи Ланге в новую квартиру мутти сказала, что им с отцом надо поговорить (Пия толком не знала, о чем), и велела дочери посидеть на крыльце и никуда не уходить. Девочка до слез скучала по Хейзлтону и с ужасом оглядывала мощенный булыжником грязный переулок. Ей не верилось, что она сможет привыкнуть к здешней жизни. Вдруг с противоположной стороны к ней направился мальчик. Пия постаралась не обращать на него внимания, надеясь, что он попросту зайдет в дом, но паренек остановился у лестницы, тряхнул медно-рыжей челкой и приветливо улыбнулся.

— Ты никак новенькая? — спросил он с сильным ирландским акцентом. — Я Финн Даффи, живу напротив, вот туточки. — Он указал на обшарпанное четырехэтажное здание с узкими окнами и черной пожарной лестницей, стоявшее на другой стороне переулка.

Пия кивнула и выдавила улыбку. Разговаривать не было желания, но и не хотелось выглядеть грубиянкой.

— Да, — ответила она. — Мы приехали вчера.

— Тогда приятно познакомиться, э-э… Как, говоришь, тебя кличут?

— Ой, прости. Меня зовут Пия Ланге.

— Значит, приятно познакомиться, Пия Ланге. Сыграем в шарики? — Он вытащил из кармана заношенных брюк полотняный мешочек.

Пия помотала головой:

— Нет, спасибо.

— А ничего, если я просто посижу рядом? — спросил Финн. — Уж не серчай, но выглядишь ты одиноко.

Пия подумывала ответить, что не нуждается в компании, но наживать врагов с первого дня на новом месте было неразумно. Она кивнула и подвинулась, сунув руки под коленки и подоткнув плиссированную юбку. Мальчик улыбнулся и уселся на приличном расстоянии от нее. К облегчению Пии, он молчал, словно понимал, что она не в настроении болтать. Так они и сидели, погрузившись каждый в свои мысли и наблюдая, как на противоположном тротуаре три цветные девочки с косичками играют в классики. Одна держала под мышкой тряпичную куклу, чья мягкая голова подскакивала с каждым прыжком хозяйки. Неподалеку стайка краснощеких мальчишек в залатанных брюках и разношенных ботинках пинала по булыжнику консервную банку, с криками пасуя ее друг другу. Из открытых окон вместе с ароматами жареного лука и свежевыпеченного хлеба доносились обрывки смеха, разговоров и музыки из фонографа. Над головой во влажном воздухе болталось на веревках выстиранное белье, трепеща на ветру, точно ряды флажков в цирке. Люди всех оттенков кожи и возрастов спускались по пожарной лестнице; некоторые жильцы, спасаясь от жары, сидели на перевернутых корытах и баках.