– Некоторым, действительно, приходиться подолгу осаждать крепости – это правда. Но, история знает случаи, когда иным крепостные ворота довольно скоро открывались изнутри! – Тайное состязание в уничижительном остроумии продолжалось.

– Ну, ну. – Феликс похлопал друга и соперника по плечу, и побрёл в сторону раскопа.

Филолог остался наедине со своими немытыми кружками, мисками, и с метафорическими размышлениями о пустынности человеческого бытия, поэтому даже не заметил того, что Франсуаза сегодня вышла из-за стола последней, обычно она приносила свою посуду где-то в середине общего потока (быстрее всех ели китайцы).

– Вы ведь немного маг, не так ли? – Спросила она из-за спины, когда он готовил свой обычный «мыльный раствор» в подогретой воде.

Он узнал её по голосу, и понял, что оборачиваться ни в коем случае сейчас не нужно.

– Скорее, алхимик. – Показал он через плечо одну из заляпанных говяжьим жиром мисок.

Баронесса сама обошла его и встала напротив.

– Вы ведь пели свои песни? Они чудные. – Она помолчала, – И Вы чудный.

Филолог решил, что дальше разговаривать с ней не поднимая глаз, будет уже совсем неприличным. Баронесса смотрела на него как тогда в Ля Бурже, при первой встрече – просто и ясно, только сегодня в её взгляде не было, подмеченного им лёгкого привкуса яда, теперь в нём он заметил живой интерес, какой испытывают друг к другу только теплокровные существа.

– И, вот результат. – Усмехнулся он, кивнув на гору грязной посуды.

– Я поговорю с профессором. – Немного озабоченно сказала она.

– О чём? – Студент решил твёрдо держаться легкой иронии в разговоре с ней.

– О звёздах, падающих в костёр, и об искорках, вырывающихся из костра и становящихся звёздами.

Она шутит? Но баронесса говорила абсолютно серьёзно. «Всё начинается с жалости» – с жалостью к себе подумал филолог.

– Стоит ли беспокоить профессора по таким пустякам?

– Вы напрасно думаете, что Абенакр самовлюблённый полусумасшедший идиот. Вы его просто совсем не знаете.

Она была права вдвойне. Это нужно было признать. У него действительно сложилось о профессоре приблизительно такое мнение, притом на основании самого поверхностного знания о нём. Но лучше, видит Бог, он профессора знать не мог.

Через пару дней, филолог, благодаря замолвленному за него баронессой словечку, уже вовсю орудовал в периметре киркой и штыковой лопатой, под чутким руководством Феликса, и под неусыпным наблюдением профессора Абенакра.

«Спину не гнуть! Если неудобно, лучше сядь». – Покровительственно наставлял его Феликс. (Кирка с непривычки давалась тяжело). С лопатой дело обстояло несколько лучше, поэтому Феликс, большей частью, молчал, но тогда в его образование в области практической археологии включался сам профессор, стремясь добиться от филолога идеальной биомеханики: «Дай покажу, как нужно выбрасывать породу на поверхность. – Абенакр выхватывал из его рук лопату, отодвигал в сторону девушку перетиравшую землю, и энергично, по-молодецки врезался в грунт, не доводя 2–3 сантиметра до верхней кромки «штыка», давал перетереть землю, и затем делал длинное церемонное движение лопатой вверх, как будто вздымал государственный флаг. – Понял? Не хватало, чтобы у меня здесь кто-нибудь надорвал спину! Феликс, научишь его правильно затачивать инструмент. Это не лопата, а чёрт знает что!». Профессор отходил, вытирая руки своим носовым платком. «Не забываем после каждого штыка, чистить и ровнять грунт в квадрате! Работаем в одном темпе. Ориентируемся по соседу слева» – Абенакр больше голосил для порядку, все и так неплохо представляли, что нужно делать. Расчисткой занимались исключительно женские руки археологинь.

Она тоже по нескольку раз в день заглядывала внутрь периметра, лишний раз убедиться, что её протеже делает успехи. Феликса явно раздражало такое внимание с её стороны к достаточно случайной здесь, по его мнению, персоне филолога. И потом, всё благодаря кому?! А иногда, она сама лихо спрыгивала на дно раскопа, чтобы осмотреть и ощупать почву, и что-то обсудить с профессором, или перекинуться несколькими словами со студентками. Ни с ним, ни с Феликсом баронесса в часы работы не заговаривала. Единственное о, чём он жалел, так это о том, что не имел теперь возможности подолгу наблюдать за её одинокими прогулками на горизонт.

Метр за метром, слой за слоем дни шли своей довольно скучной и однообразной чредой, если не считать вечерних посиделок, в программу которых он был теперь включён, с общего единодушного согласия, наряду с Элеонорой, Феликсом, и ещё парочкой китайцев. Китайцы играли на каких-то нехитрых трёхструнных музыкальных инструментах, и гнусаво пели свои протяжные песни, звучащие в незнакомом европейскому уху третьем ладе. Однозначно отнести их к мажорным или минорным музыкальным творениям не представлялось никакой возможности.

Наконец, баронесса додумалась уговорить Абенакра, настроить свой транзисторный приёмник, который тот приволок с собой из Парижа, на британскую музыкальную волну, вещающую из Гонконга, и, таким образом, в программе вечернего отдыха к немалой всеобщей радости появились танцы.

– Ну, теперь держись, песенки закончились! – Ехидно предупредил друга Феликс.

– Моя главная песня, ещё не спета! – Невозмутимо парировал филолог.

Дальше, все за исключением Абенакра энергично пустились в пляс, даже китайцы, которым за это местные партийные власти могли хорошенько дать по шапке – года четыре трудовых лагерей, без суда и следствия. Но, вроде всё обошлось.

– Поёте вы лучше, чем танцуете. – У баронессы слегка сбилось дыхание, и от неё веяло тёплым хлебом, вперемешку с тонким амбре дорогого парфюма.

– Вы всегда и всем говорите правду, мадам? – Филолог был намного моложе, но и его голос после быстрого рок-н-ролла звучал несколько нетвёрдо.

– Нет, своему мужу я часто лгала, а ещё раньше своей матери, а вот отцу, представьте себе, никогда. – Она легко щебетала и обмахивалась «батистовым платочком».

«Похоже, дело сдвинулось с мёртвой точки» – подумал он и поискал глазами Феликса. Тот рассказывал что-то смешное двум студенткам, держа их по обе стороны от себя и приобнимая за плечи.

– Значит, у вас нет принципов, одни только обстоятельства? – Он и сам не понимал, зачем дерзит ей, его сознание раздваивалось между откровенностью баронессы и странным поведением Феликса. Что он ещё такое задумал?

– Феликс Ваш друг, так ведь? – Баронесса не удостоила его ответом, она ведь была баронессой, хоть и по мужу, да и просто взрослой и умной женщиной.

– Да, это благодаря ему я здесь, и имею счастье видеть Вас. – («Боже, что за старомодную высокопарную чушь я несу?»).

Баронесса могла бы просто от души рассмеяться, но она только слегка улыбнулась и посмотрела на него, как на милого чудящего ребёнка.

– Вы такие разные. – Думая о чём-то своём сказала она. – У меня тоже была в студенческие годы одна подруга. Никто не понимал нашего союза. Так, часто бывает… Но, мы с ней никогда не соперничали. – Баронесса слишком резко вскинула голову, чтобы её последние слова могли оказаться случайными и имеющими проходное значение.