– Никогда не торопи женщину – сказала она, когда их губы разлепились.

Он, вроде, и так, не смел ни на чём настаивать, и торопился разве только в своих мыслях и чувствах. Но, видимо, Франсуазе граница между внешним и внутренним казалась весьма условной, а может быть, для неё этой границы никогда не существовало. Она провела по его щеке своей мягкой ладонью, а он даже успел её наспех поцеловать. Но Франсуаза тут же упорхнула к себе, оставив его одного посреди распростёртой китайской ночи. «Никогда не торопи женщину» – эхом напоминали ему звёзды, когда он неторопливо брёл в пропахший табаком и потом брезентовый мир шестерых, опьянённых животным голодом и свободой бескрайнего пространства мужчин.

– Хорошо, – сказала она, – выслушав его тревожные предчувствия по поводу своей дальнейшей участи, – я беру тебя под своё крылышко. – При этом она показала ему крылышко и весело засмеялась. – Я, похоже, окончательно поссорю тебя с Феликсом, да? – Франсуаза негромко журчала, как единственный в округе, выбивающийся на поверхность подземный источник, давая этим немолчным звуком ему надежду на продолжение жизни в суровой и равнодушной пустыне. Филологу захотелось подхватить её на руки, но сейчас это было совершенно невозможно.

– Потерпи немного, – сказала она, едва заметно дотронувшись до его руки, и обласкав взглядом. А потом решительно зашагала в сторону раскопа.

Терпеть и вправду пришлось не много. Во-первых, Франсуаза за пять минут решила вопрос его дальнейшей судьбы. (Абенакр, похоже, ей абсолютно доверял). А, во-вторых, он в тот же вечер снова оказался в её роскошном царственном шатре, и довольно надолго…

– Ты видел?! В тринадцатом квадрате, ваза! – Феликс, как хорошая охотничья собака, которая забывает себя, когда выходит на след, радостно тряс студента, казалось, позабыв о его «чёрной неблагодарности» и о своём досадном поражении.

– Нет, я с Франсуазой занимался расчисткой монет. А потом её куда-то позвали. – Студент, как будто ещё не совсем проснулся. Видимо процедура расчистки действовала на него, как сильнодействующее умиротворительное.

– «Куда-то позвали», – передразнил его Феликс, – плохо смотришь за своей птичкой. Смотри, я ведь могу и реванш взять! Шучу, шучу. – Он добродушно хлопнул друга по плечу.

– Понимаешь, старина, я не первый год ковыряюсь в земле! – Не забыл напомнить Феликс, кто он такой, когда они двинулись в сторону раскопа. – Но, чтобы в таком виде сохранилась ваза из тонкого фарфора 12 века, вижу впервые! Такое ощущение, что она просто когда-то давным давно зависла в воздухе, а потом постепенно законсервировалась. Представь себе, горели и рушились жилища, погибали люди, скакали монголы. – Феликс даже изобразил для наглядности скачущего бешеного всадника. – А вазе, хоть бы хны, как заколдованная! Целая и невредимая. Да, что там говорить, я сам видел, как у Абенакра от возбуждения тряслись руки. На это, ей богу, стоит взглянуть! Тем более, твоя птичка уже там. – Феликс, всё-таки не удержался от привычной насмешки.

– Помнится, она ещё недавно была ослепительно сияющей недосягаемой горной вершиной! Снежной Королевой! – Замечание было вполне резонным. Как это недосягаемая вершина, или королева могут за несколько дней превратиться в обыкновенную птичку?

– Ладно, не пыли. Это я так… Ты желание придумал? Или ты надеешься, что я соглашусь оставаться твоим должником всю оставшуюся жизнь?

– Будет тебе желание. – Отмахнулся филолог (какие ещё желания могли быть у него рядом с Франсуазой?).

– Сегодня! – Настаивал Феликс.

– Не беспокойся, до полуночи император объявит свою волю. – Он тоже хлопнул Феликса по плечу.

– Ловлю тебя на слове.

– А вазу эту просто специально в землю зарыли, от монголов. Детективы хреновы! – Студентишка откровенно насмехался над ним.

– Вот, откуда ты взялся на мою голову такой умный, а? – Археолог готов был дать выскочке хорошую наставительную затрещину.

– О, а как я туда попал!

Увиденное заставило его, на какое-то время забыть даже о Франсуазе. Он никогда прежде в своей жизни не встречал ничего подобного. И дело было вовсе не в красоте. В особом войлочном тереме, служившим в качестве склада для найденных древностей, на покрытом суконной материей столике стояла… лучше сказать, стояло – нечто, всем своим непередаваемым одиночеством, изяществом и беззащитной хрупкостью, существовавшее, буквально, вопреки всему иному, всему, что он знал прежде. Профессор Абенакр собственноручно перенёс её в махровом полотенце, как малое дитя и с величайшей осторожностью водрузил на постамент для всеобщего обозрения. Приближаться к удивительному созданию ближе, чем на метр профессор категорически запретил, и лично строго следил за выполнением своего распоряжения, касающегося безопасности находки. Ведь она, – филолог заметил, что «существо» было, несомненно, женского пола, – могла разбиться даже от малейшего порыва ветра, перестать существовать от чьего-нибудь нечаянного чиха. Ему показалось, что ваза, не смотря на тридцатиградусную жару до сих пор, немного дрожит, то ли от страха, то ли от смущения, а может быть от ощущения собственной зыбкости в нашем грубом и жестоком мире. Феликс тоже глядел на неё, профессионально затаив дыхание.

Ни с чем подобным ему не приходилось ещё сталкиваться. О таком он читал только в книжках. Ваза будто захватила его целиком своей утончённой и невероятно притягательной беспомощностью, за которой, однако же, чувствовалась незримая сила её пробудившейся древней власти. И ничего с этим поделать было невозможно. Она не обольщала и не манила, не привлекала своим стыдливым смущением, и не кокетничала, она молчала, ничего не прося и не требуя. Безучастная к шумным восторгам, и к восхищённому молчанию, равнодушная к победам, она была просто не от мира сего, и этого было достаточно, чтобы он теперь думал только о ней.

Выйдя из палатки, студент, не помня себя, пошёл в сторону бурого песчаника на горизонте, туда, куда часто ходила Франсуаза.

– Ты куда? – Крикнул ему в спину Феликс.

Но тот ничего не ответил, только сосредоточенно смотрел на единственную природную возвышенность в обозримом пространстве и упрямо двигался в сторону горизонта против, пытающегося будто бы уберечь его от какого-то необдуманного поступка ветра. Феликс махнул рукой. А когда развернулся, то увидел, что Франсуаза тоже пристально наблюдает за удаляющейся фигурой его чудаковатого друга. Их взгляды встретились, на лице баронессы он прочёл явную озабоченность и тревогу.

Филолог вернулся только к ужину. Ел сдержанно, молча, как человек что-то про себя твёрдо решивший. Феликс косился то на него, то на баронессу. Она тоже выглядела так, словно на что-то решилась. Археолог удивился, найденной им этой, едва заметной, но существенной разнице в их лицах. «Заговорщики шизанутые» – подумал он, и даже не подозревал, насколько впоследствии оказался прав.

– Ты хотел, чтобы я объявил сегодня о своём желании? – Спросил студент, подойдя к Феликсу после ужина, и отведя его в сторонку.

– Ну? – Феликс насторожился, чувствуя, что сосредоточенная серьёзность его друга ничего хорошего в дальнейшем не предвещает.