– Ну-ну, не горюй. Мы здесь не задержимся. Скоро будем дома.

Пес ненавидел литейную. Скакки дат ему кличку Ксеркс – собака как рыба в воде чувствовала себя в пустынных, необжитых местах, где они любили охотиться вместе. Вонь от печи, дым, рев пламени… все это пугало умное, впечатлительное животное, внушало ему тревогу и даже страх. На родном острове или в болотах у лагуны, где Скакки подстреливал дичь, пес отважно бросался в воду и устремлялся в самые густые заросли тамариска или тростника, чтобы найти и принести хозяину еще теплую утку. Здесь же он постоянно ежился, прижимался к ноге и даже не тявкал. Скакки оставил бы его на ферме, да только Ксеркс ни за что не отпустил бы хозяина одного. Одного чиха старенького, дребезжащего мотора было достаточно, чтобы привести пса в состояние восторга. Животные не способны думать о последствиях. Каждое действие он воспринимал как прелюдию к играм и забавам, что бы там ни говорил, о чем бы ни предупреждал прошлый опыт. И в этом Скакки завидовал своему спаниелю.

– Ксеркс, – сказал он и тут услышал звук, странный, лихорадочный шипящий свист, за которым последовал человеческий крик. На мгновение страх животного передался и его хозяину.

Обернувшись, Скакки посмотрел на железный мост – одну из самых бездумных прихотей Анджело Арканджело. затейливое сооружение, переброшенное через добрых тридцать метров водного пространства и опирающееся с каждой стороны на причудливую фигурную консоль. Нарочито высокий южный конец моста, расположенный у маяка, возле остановки водного трамвайчика, вапоретто, был украшен заржавевшей фигурой ангела с поднятыми крыльями. Выкованная из железа скульптура возвышалась над водой метров на пять. В вытянутой правой руке ангел держат факел с вырывающимся из него настоящим пламенем, источником которого служил поступающий из печи метан. Факел горел всегда, ночью и днем, в память о давно ушедшем в мир иной старике.

Пьеро ненавидел статую так же сильно, как и его пес.

Он прислушался. Донесшийся с островка крик явно принадлежал человеку. Теперь его не было слышно. Только железный ангел поскрипывай на ветру да металось, то захлебываясь, то разгораясь, пламя.

О газе Пьеро не знал ничего. Он был всего «ночным мальчишкой», слугой, который привозил собранную золу, чистил приборы да заглядывал на всякий случай к Уриэлю, бедному, несчастному Уриэлю, несшему ночную службу с неизменной бутылкой граппы. Пьеро не разбирался в приборах и инструментах и лишь наблюдал затем, как управляется с ними Уриэль, как он молча крутит вентили, как щелкает переключателями, как подбрасывает в топку дрова, командуя огнем, усмиряя, подчиняя пламя своей воле. Но Скакки вовсе не был настолько глуп, чтобы не понять очевидное: что-то пошло не так. Ветер, конечно, мог погасить дурацкий факел, и тогда горючий газ рассеялся бы в ночном воздухе Мурано. Но то, что он увидел, выглядело иначе: огонь вдруг полыхнул, словно при взрыве, и погас совершенно.

Ксеркс заскулил, помахал хвостом и, подняв голову, жалобно посмотрел на хозяина.

Разумнее всего было бы убраться восвояси. Скакки И приехал – то сюда сегодня только для того, чтобы облегчить себе работу на завтра. Арканджело никогда не расставались с деньгами просто так. И тут ухо охотника уловило еще один звук. Человеческий голос, едва различимый в завывании сирокко и тут же, прежде чем Скакки успел осмыслить его, унесенный ветром.

– Ксеркс… – сказал он и снова не закончил предложение. Что-то взревело в ночи. Длинный язык пламени, словно выброшенный из пасти разъяренного огнедышащего дракона, рванулся в черное небо. Спаниель испуганно взвизгнул. Пьеро стащил пиджак, набросил на дрожащее животное и стал подниматься по скользкой лесенке рядом с причалом. Крики становились все громче и громче.

Огонь в печи был не тот. Не тот был и дым, черными клубами поднимающийся из зева топки и спиралью уходящий вверх, вод сотрясающуюся крышу. Уриэль знал, как должно быть. Что-то было не так, и он мог судить об этом уже по тому, что сейчас лопнувшие на щеках вены ощущали непривычный, небывалый жар.

В раскаленной, пышущей пасти напоминающего улей чудовища присутствовало что-то чужое, постороннее. Там, за массой формирующегося стекла, горело, полыхало ярким, сердитым пламенем что-то еще. Он попытался отыскать объяснение происходящему, но мысли путались в затуманенной алкоголем голове. Что делать? Уриэль работал в литейной с двенадцати лет, и весь процесс был знаком ему до мельчайших деталей. Около пяти часов дня он забрасывал в топку дрова и устанавливал газовую горелку на 1250 градусов. Потом закладывал первую партию сырья. На протяжении вечера они с Беллой несколько раз заходили в литейную, постепенно доводя температуру до 1400 градусов, и, следуя инструкциям старика, подбрасывали дрова до тех пор, пока разогревшаяся печь не выгоняла из стекла все пузырьки. В три часа ночи Уриэль, только он сам и всегда один, омо де ноте, приходил в последний раз, чтобы начать постепенно снижать температуру. К семи утра сваренное стекло становилось достаточно вязким и тягучим, и тогда за дело брался Габриэль, который выдувал дорогие и непохожие друг на друга кубки и вазы с фирменным клеймом в виде ангела на основании.

Но ни логика, ни многолетний опыт ночных вахт не помогали объяснить то, что происходило сейчас у него на глазах: печь стремительно выходила из-под контроле.

– Белла? – громко, лелея смутную надежду, что она рядом, позвал он, перекрывая рев топки.

Никто не ответил. В литейной были двое, он и пламя.

Уриэль Арканджело глубоко вздохнул, понимая, что решение есть только одно: погасить печь, сорвав тем самым весь дневной рабочий график. Семья и без того на грани разорения. Такого удара они не перенесут.

Разве что…

Стоило ему выпить, как в голове, где-то в районе затылка, начинал звучать горький, одинокий голос. О чем жалеть, сети в последнее время они все равно почти ничего не продавали? И то, что потеряют, все равно пошло бы на склад, пополнив Пылящиеся там запасы, ряды ящиков и коробок с однообразными, дорогими и прекрасными – да, он все еще в это верил – произведениями искусства.

Уриэль взглянул на часы. Не позвать ли брата? Маленькая стрелка приближалась к трем. Конечно, потеря такой партии – дело неприятное, но все же не настолько ужасное, как гнев Микеле. Кроме того, человеком ночи, омо де ноте, был здесь он сам, а значит, решение принимать ему и ответственность нести тоже.

Он подошел к громадному запорному крану, от которого отходили многочисленные газовые трубы. Может быть, еще удастся отрегулировать температуру вручную. В любом случае попробовать стоит.

Прежде чем взяться за колесо, Уриэль вдруг вспомнил, что вроде бы заметил что-то, когда заглядывал в топку, и, повернувшись, уставился на черный дым, все еще туманящий видимую через крышу луну. Что-то было не так, и, не поняв, что именно, он не мог в достаточной степени оценить потенциальную опасность. Не мог позволить себе рисковать печью. Если что-то случится, если сама печь выйдет из строя, производство остановится уже не на один день. А продолжительное прекращение работ может означать полную ликвидацию бизнеса.