Однако хватит о Шницеле. Дело прошлое, но, когда я вспоминаю наше сенсационное прибытие в санато­рий, все неприятности, связанные с этим псом, отходят на задний план.

Мы сидели на берегу озера и ожидали катер. За на­шими спинами шумел вековой лес, а впереди синела необозримая водная гладь. Мы несколько возбужденно переговаривались, смеялись, шутили – словом, вели себя как в театре во время увертюры.

Катер запаздывал, и нам надоело вглядываться в да­лекие очертания острова, на котором мы будем приво­дить в порядок свои нервы. Все приутихли и отдались размышлениям – идеальная минута, о которой мечта­ют художники, чтобы без помех набросать портреты действующих лиц. Не буду ее упускать и познакомлю вас с основными персонажами повести.

Машеньку вы уже знаете. Сейчас она сидит на пеньке, уставшая после поезда и автобуса, в котором мы болтались и гремели, как медяки в копилке. Подперев подбородок кулачком, она смотрит на нас, и ее большие бирюзовые глаза, кажется, говорят: «Вы ведь не обидите меня, не правда ли? Вы все такие рослые и сильные, а я хотя и врач, но маленькая и без­защитная».

Правда, Антон не очень торопится умиляться и сю­сюкать. Поглаживая свою дворнягу, он доверительно шепчет в собачье ухо:

– Знаем мы таких ангелочков, они битком набиты чертями! Правда, Шницель?

Подумав, Шницель кивает и, высунув язык, растя­гивается на солнышке.

Антон непримиримый противник Машеньки. Он утверждает, что докторша еще себя покажет! Чтобы его позлить, я продолжаю играть влюбленного:

– Не придирайся к этому эфирному созданию!

– Эфирному? – Антон саркастически усмехается. – Ты видел, как она перетаскивала свой рюкзак? Словно перышко! Прыг-скок галантно предложил ей свою по­мощь, и, когда поднял рюкзак, его стремительно рва­нуло к центру земли!

Около Машеньки в изящной позе соблазнителя рас­положился Станислав Сергеевич Прыг-скок, ведущий артист оперетты, красавец с томными глазами одали­ски. Мягким бархатным голосом он что-то рассказывает, используя каждую возможность показать собеседнице свою знаменитую улыбку, приобретенную у крупного стоматолога за солидный гонорар. Машенька рассеян­но слушает, а Прыг-скок (никак не вспомню, кто при­клеил ему это прозвище) журчит и улыбается, улыбает­ся и журчит.

Рядом с ними сидит на чемоданах супружеская пара. Лев Иванович – композитор, профессор консерватории, полный и веселый человек. Ему лет пять­десят, но взгляды, которые он исподтишка бросает на Машеньку, свидетельствуют о том, что душа и тело профессора имеют изрядный запас молодости. Для Ксении Авдеевны это, видимо, не секрет. Она дергает мужа за рукав, пристально смотрит на него, и Лев Ива­нович, ухмыльнувшись, принимает позу, которая суп­руге кажется более целомудренной: он поворачивается к Машеньке спиной. До нас доносится диалог:

– Ты не забыл, Левушка, что от подобных взглядов у тебя повышается давление?

– Ты ошибаешься, дорогая. Прекрасное я не вижу, а слышу, для меня красота – мелодия, трансформи­рующаяся из моих зрительных нервов в мои уши. И ты, Ксенечка, уступив необоснованному первобытному чувству ревности, тем самым нанесла ущерб моей твор­ческой личности.

– Необоснованному? Я даже не знаю, от чего у ме­ня распухает голова: от жары или от наглости твоей творческой личности!

– Безусловно, от жары, моя радость, от жары. Ты, наверное, перегрелась на солнце, дорогая.

С этими словами Лев Иванович заботливо набра­сывает на голову жены косынку, закрывая ей лицо. Этим он сразу убивает двух зайцев: во-первых, трогает Ксенечку своим вниманием, а во-вторых, получает возможность безнаказанно коситься на Машеньку, образ которой, безусловно, рождает у профессора ка­кие-то музыкальные ассоциации; во всяком случае, Лев Иванович начинает шевелить губами и пощелки­вать пальцами.

За процессом создания нового симфонического произведения с улыбкой наблюдает доцент истории Игорь Тарасович Ладья, высокий худой человек с уса­ми и козлиной бородкой. Игорь Тарасович – архео­лог-любитель, и бессонницы начали мучить его с тех пор, как удачливый коллега раскопал стоянку камен­ного века и разыскал там груду костей.

– Самое гнусное в его поступке, – жаловался нам в поезде бедный археолог, – заключается в том, что эти кости были мои!

И, видя наше недоумение, пояснил:

– Я застолбил этот участок, а не он!

Антон выразил уверенность, что археолог найдет на нашем острове целую скелетную жилу. Игорь Тарасович тут же признался, что только эта надежда и привела его к нам в компанию. Санаторий, да еще с самостоя­тельным режимом, да еще на древневалдайском остро­ве – нет, тут где-то должна быть зарыта собака, то есть не собака, а разные интересные для науки кости.

Чинно сидят у самой воды два брата, Юрик и Шу­рик. Они похожи друг на друга как две кегли, и лишь одна оплошность природы портит братьям жизнь: у Юри­ка черные навыкате глаза, а у Шурика также навыкате, но серые. Это сильно мешает братьям-студентам сда­вать друг за друга экзамены, поскольку все преподава­тели уже на первом курсе раскусили эту трагическую примету и зафиксировали ее для памяти в своих за­писных книжечках. Юрик и Шурик изысканно вежли­вы, воспитанны и относятся к взрослым с подчерк­нутым уважением. Их устроила в санаторий мама, которая уверена, что «этим невыносимым баскетбо­лом дети совершенно расшатали свою центральную нервную систему». Ксения Авдеевна в глаза и за глаза осыпает братьев похвалами, и, по-моему, зря. Какое-то шестое чувство подсказывает мне, что это два плута, каких свет еще не видывал. Я убежден, что именно они положили кирпич в Ксеничкин саквояж и посолили халву Прыг-скоку.

Из озера, отряхиваясь, выходят два друга. На них весело смотреть.

Зайчик огромен, угрюм и молчалив. Хотя ему не больше двадцати пяти лет, у него есть веская причина смотреть на жизнь печальными глазами Экклезиаста. Зайчик, боксер-перворазрядник, был нокаутирован в решающем бою на первенство профсоюзов, нокаути­рован противником, который, как убедительно дока­зывали до боя приятели, не стоил его, Зайчика, мизин­ца. «У него совершенно не работает левая, – говорили о его противнике приятели, – ткни пальцем, и он рас­сыплется в прах!» Но именно эта левая так двинула Зайчика в челюсть, что он взвился в воздух и позорно шлепнулся на ринг. Бой передавали по телевидению, и все земляки видели, как спустя минуту после начала первого раунда Зайчик жалко проковылял к разде­валке. В сентябре ожидались новые соревнования, ду­шевную травму нужно было срочно залечить, и завком отправил Зайчика в санаторий. А для контроля и руко­водства был выделен Борис, цеховой товарищ Зайчика, маленький, худенький и верткий, как школьник. Он не намного старше своего подопечного, но тот слушается его, как новобранец старшину роты. Каждое слово, ис­ходящее из уст Бориса, для Зайчика мудрость в послед­ней инстанции, божественное откровение свыше.