Адам прочистил горло, захотел что-то сказать, но потом передумал.

– Ты же знаешь, что я никогда ничего не говорил против твоего старика, верно? Я всегда считал его классным. Но, Ад Мэн, твой папаша полная задница.

Адам удрученно вздохнул.

– Черт!

За спинами у них раздался сигнал автомобиля.

От неожиданности Адам чуть не подпрыгнул и, обернувшись, увидел усатого мужика в изрядно побитом «Шевроле», который жестами просил их отойти от колонки.

– Вы закрываете мне дорогу! – крикнул мужик.

Вместе с Роберто Адам перешел на тротуар.

– Ты сможешь приезжать ко мне в гости, – сказал он. – Недельки на две-три. А потом Ма или Па будут тебя забирать. Если только они не будут против, – добавил он.

– Или будешь приезжать ты и жить у нас.

– Еще лучше, – улыбнулся Адам.

– Аризона, говоришь? – покачал головой Роберто.

– Аризона.

– Тебе придется нелегко, приятель. Придется идти в новую школу, встречаться с новыми людьми, заводить новых друзей… А там, наверное, все знают друг друга с детства, поэтому ты окажешься чужаком. И местная деревенщина будет задавать тебе жару без всяких на то причин.

Об этом Адам еще не думал.

– Так что делать тебе там будет нечего – только смотреть телик и таращиться на кактусы.

– А я скажу им, что я крутой серфингист из Калифорнии. Они, наверное, океана и в глаза не видели. Что они об этом знают? Так что навру там с три короба и стану самым крутым.

– Что ж, какой-то смысл в этом есть, – улыбнулся Роберто.

Возвращаясь в свой район, оба молчали. Адам знал, что Роберто тоже придется нелегко. Они были лучшими друзьями, так что тому тоже придется искать себе новую пару.

Подавленные, ребята двинулись по аллее.

– Тебе придется писать мне почаще, приятель, – сказал Адам, глядя на друга. – Тебе придется писать мне обо всем и держать меня в курсе всех дел, чтобы я не превратился в какого-нибудь закуклившегося джедая[6].

– Буду, – пообещал Роберто. – Буду писать каждую неделю. И каждый раз буду прикладывать новую открытку с Человеком-пауком.

– Классно, – попытался улыбнуться Адам.

– Там их, наверное, нет.

– Наверное, нет.

Но Адам знал, что Роберто не любитель писать. Его друг, может статься, пришлет пару писем в первые недели разлуки, но письма станут приходить все реже, как только он найдет себе нового лучшего друга, а к началу школы они скорее всего вообще прекратятся.

После переезда он может больше никогда в жизни не увидеть Роберто.

Адам попытался представить себе, как его друг будет выглядеть лет этак через десять, какая у него будет работа, окончит ли он колледж… И будет ли жизнь Роберто другой, потому что рядом не будет его? Будет ли его собственная жизнь другой? Ма Роберто всегда говорила, что они благотворно влияют друг на друга. Может быть, их новые друзья не будут такими хорошими?

– Все равно ты мой лучший друг, – в смущении произнес Роберто, прочистив горло и не глядя на Адама.

– Конечно, – ответил мальчик.

Он вытер глаза и попытался убедить себя, что слезы на них появились из-за смога.

В ее сне Грегори опять был маленьким мальчиком. Он стоял на ступенях старого аризонского молельного дома и смотрел на что-то, что было похоже на деформированный труп ребенка. Дул ветер, очень сильный, который поднимал пыль, а она, в свою очередь, превращалась в смутные темные пятна, напоминавшие очертания маленького изломанного тела, лежавшего на ступеньках.

Сама она наблюдала за сценой как бы со стороны, а не принимала в ней участия. Хотя она и хотела крикнуть своему сыну, чтобы он отошел подальше от тела и спрятался в молельном доме, она могла только стоять в отдалении и наблюдать, как он наклоняется и неуверенно дотрагивается до лица фигуры.

Ветер подул сильнее, и деформированный ребенок, кренясь, поднялся на ноги. Она увидела неестественно короткие ноги и длинные руки. Торчащая голова была слишком велика для тоненькой шейки и имела пугающе странную форму. Грегори отступил назад, но он тоже уже начал меняться, и его голова увеличивалась в размерах, руки удлинялись, а ноги сжимались – и через несколько мгновений он превратился в абсолютную копию деформированной фигуры, стоявшей перед ним. Его пронзительный крик перекрыл вой ветра, а потом обе фигуры скрылись за завесой пыли и превратились в бесформенные объекты, прячущиеся за стеной песка.

Она проснулась, вся покрытая потом. Тяжело дыша, села на кровати, чувствуя тупую боль в груди. Она не знала, что значит этот сон, но ничего хорошего он не предвещал и сильно испугал ее. Закрыв глаза и наклонив голову, она сложила руки на груди.

И начала молиться.

Они ехали вслед за фургоном с мебелью, останавливаясь только для заправки и похода в туалет. Грегори мало доверял перевозчикам мебели и не собирался упускать этих придурков из виду – все они выглядели так, что их не решился бы нанять даже владелец передвижного каравана. Дети, начиная с Феникса, постоянно жаловались и стонали, умоляя остановиться около «Макдоналдса», или «Тако Белл», или какого-нибудь еще ресторана быстрого питания, чтобы перекусить, но он велел им довольствоваться чипсами и крендельками, которые они захватили из дома.

Проехав через Тусон, они направились на восток в сторону Уилкокса.

Позавчера вечером семья устроила отвальную, пригласив на нее всех своих друзей с семьями, – громадную вечеринку в заведении у Дебби и Джона, которая позже плавно перетекла в их собственный дом. Гости сидели на упакованных коробках и пили из разовых стаканов, стоявших на кухонной стойке. Кончилось тем, что Джулия проплакала весь вечер, обнимаясь со всеми и обещая не пропадать. Она принимала все предложения остановиться в доме приглашавших во время своих уже обещанных частых визитов на каникулы в Южную Калифорнию. Сама Джулия приглашала всех и каждого приехать к ним в Аризону. Правда, на самого Грегори все это прощание не произвело никакого впечатления. Он был скорее взволнован, чем грустил, и смотрел больше в будущее, чем думал о прошлом, – и даже сейчас, два дня спустя, продолжал испытывать этот оптимизм. Ему нравилось ехать через пустыню, и, несмотря на жалобы детей и мрачное настроение Джулии, он чувствовал себя счастливым. Они все начинали заново, их будущее было светлым и широко распахнутым им навстречу, и они могли делать все, что, черт возьми, придет им в голову. Благослови, Господи, эту лотерею!