Привыкшая к тенденции мамы принимать малейшую конвульсию за смертельный спазм и к безошибочной способности отца избегать какой бы то ни было ответственности, Венеция сочла требование не слишком удобным и приятным для себя, но нисколько не удивилась. Она сменила костюм для верховой езды на дорожное платье, быстро уложила в чемодан необходимые вещи и успела до того, как сесть в карету, нацарапать отцу утешительное послание, заверив его, что сделает все, о чем он просит.

Разумеется, не стоило впадать в панику, пока она не увидит маму собственными глазами. Жаль, конечно, что обязанность сопровождать ее выпала на долю Рейвенскрофта, новейшего папиного «проекта». Папа считал себя чемпионом руководства; это означало, что время от времени он возлагал на себя обязанность обучать очередную заблудшую душу искусству навигации в коварных водах светского общества. Мистер Оугилви называл это великим социальным экспериментом, однако Венеция полагала, что ему попросту нравится поток изощренных комплиментов, которые изливал на него благодарный Рейвенскрофт.

Нынче утром, когда им пришлось в невероятной спешке уезжать из Лондона, Венеции даже стало жаль Рейвенскрофта, угодившего в бурный водоворот нелепостей и противоречий, столь свойственных семейству Оугилви. Однако пребывание наедине с ним в карете в течение двух часов заронило в ее душу некоторые сомнения и даже опасения. Что-то – она не могла определить, что именно, – было не так. Рейвенскрофт выглядел чрезвычайно взвинченным; то и дело высовывал голову в окно кареты, словно предполагал, что их кто-то преследует.

Венеция обладала множеством недостатков, но глупость не входила в их число. Когда она вновь и вновь предпринимала попытки расспросить своего спутника о причинах, побудивших отца отправить их в спешном порядке к маме, Рейвенскрофт начинал путаться в словах и заикаться, сопровождая свои объяснения бесчисленными извинениями, от которых у Венеции разболелась голова.

Она отодвинула кожаную занавеску и выглянула в окно. Карета неслась по дороге с такой скоростью, что дух захватывало. Лошади явно измучены, придется сделать остановку и сменить их. После этого Венеция скажет Рейвенскрофту, что продолжит путешествие лишь после того, как он ответит на ее вопросы. Если он откажется, она остановится на постоялом дворе и отправит отцу в Лондон письмо с требованием приехать за ней.

Приняв такое решение, Венеция вдруг почувствовала, что основательно продрогла, и поспешила закрыть занавеску. Откинувшись на мягком сиденье, она окинула своего спутника изучающим взглядом. Рейвенскрофт выглядел гораздо моложе своих двадцати двух лет. Худощавый, отнюдь не атлетического сложения, он пытался скрыть недостатки фигуры ватиновыми подплечниками, чересчур просторным пальто и сапогами для верховой езды на высоких каблуках. Глаза у него светло-голубые, водянистые, подбородок такой, что и говорить не о чем, зато он мастер льстить с восторженным энтузиазмом. Видимо, поэтому отец Венеции был убежден, что Рейвенскрофт не способен ни на что дурное.

Карету так сильно тряхнуло на крутом повороте, что Венеция обеими руками ухватилась за край сиденья.

– Рейвенскрофт, мы слишком быстро едем по этой скверной дороге!

– Да, но нам необходимо как можно скорее добраться до места.

Венеция нахмурилась, но прежде чем она успела произнести следующую фразу, карета ухнула в глубокую рытвину и ее и Рейвенскрофта подбросило вверх. Венеция плюхнулась на сиденье с громким возгласом:

– Рейвенскрофт, такая скорость недопустима!

Чтобы удержаться на месте, спутник Венеции вытянул ногу и уперся ею в угол.

– Мы не можем ехать медленнее. Ваша матушка ждет нас!

– Если мы перевернёмся, она вообще нас не дождется!

Рейвенскрофт промолчал.

Окончательно выведенная из себя Венеция резким движением накинула на себя плед, который лежал у нее на коленях. Ей казалось, что она вся в синяках; она ужасно устала от этой сумасшедшей гонки. К тому же по мере того, как они продвигались к северу, становилось все холоднее и холоднее. И тут она вдруг вспомнила о Грегоре.

Грегор! Проклятие, она даже не оставила ему записку! Он теперь уже в Оугилви-Хаусе и не понимает, куда она делась.

Венеция закрыла глаза и прижалась к спинке сиденья. Карету раскачивало и трясло на ухабах. Грегор Маклейн – ее лучший друг. Он знает все ее слабости и пристрастия, ее увлечения и разочарования, и она тоже хорошо его знает. И доверяет его здравому смыслу. Что он посоветовал бы ей сейчас?

Скорее всего он обрушил бы на нее все громы небесные за то, что она с такой поспешностью согласилась уехать с этим слизняком Рейвенскрофтом. Грегор никогда не стремился кому бы то ни было помогать. По его собственному и вполне оригинальному суждению, каждый должен сам справляться со своими трудностями. Только слабые нуждаются в подпорках.

Венеция считала Грегора немного наивным, а в лондонском свете к нему относились с повышенным вниманием и даже восхищением не столько благодаря его привлекательной внешности, сколько загадочным слухам, которые ходили о нем: утверждали, будто он и его родственники наделены способностью вызывать сильный ветер, устраивать бури и обрушивать удары молнии на головы своих врагов. Говорили также, будто сотни лет назад род Маклейнов был проклят. Если кто-нибудь из его отпрысков утрачивал власть над своими чувствами, тут же начинались невероятные бури, которые разрушали вес на своем пути. Именно поэтому все Маклейны держали свои эмоции в узде.

Венеция снова отстегнула занавеску, чтобы выглянуть в окно… С тех пор как они познакомились с Грегором, прошло немало лет, но она никогда не верила мистическим россказням о нем и о его семье. Впрочем, ей довелось за эти годы наблюдать старинное проклятие в действии, и сейчас, увидев в окно клубящиеся в небе тучи и ощутив порывы холодного ветра, Венеция подумала о Грегоре. Возможно, он, обнаружив ее исчезновение, спешит сейчас ей на помощь. Она живо представила себе, как он мчится галопом на белом коне, чтобы спасти ее, и его зеленые глаза пылают негодованием.

Плечи Венеции безвольно поникли. Да уж, Грегор, вынужденный броситься ей на помощь, испытает и негодование, и возмущение, узнав, с какой легкостью она поддалась на столь нехитрую уловку. Огорченная, Венеция пристегнула занавеску и откинулась на сиденье.

– В чем дело? – спросил Рейвенскрофт, заметно побледнев. – Что вы там увидели? Нас кто-то преследует?

– Нет, – бросила Венеция. – Никто нас не преследует.

Она скрестила руки на груди, чтобы поплотнее закутаться в плед, и смерила своего спутника уничтожающим взглядом.

Рейвенскрофт изобразил на физиономии улыбку, примерно настолько же естественную, как тугой корсет принца Уэльского, и произнес с наигранной бодростью:

– Ну и отлично! Подумать только, что за погода! Я, например, не помню такого холодного апреля. А вы, Вене…

– Мисс Оугилви, если позволите…

Его улыбка мгновенно увяла.