Сайан сказала, словно защищаясь:

— Что бы вы ни говорили, ему повезло, что у него есть вы и Эмили, которые всегда готовы его принять и позаботиться о нем.

— Это наполовину его дом, — улыбнулся Лэнгли. — И потом, он мой брат.

— Я знаю. Пора открывать магазин, да?

Лэнгли задумчиво кивнул. Взгляд его снова упал на письмо.

Сайан повернула ключ, и салон открылся для посетителей. За порогом не оказалось покупателей — в такой ранний час редко кто заходил, но в течение дня время от времени могли останавливаться машины, и их владельцы заглядывали в магазин, привлеченные чем-нибудь в витрине. Некоторые клиенты приходили по рекомендации, потому что салон имел пусть скромную, но приличную репутацию.

Сайан протерла некоторые стеклянные предметы, переставила пресс-папье на письменный столик из викторианского будуара — просто чтобы занять себя чем-нибудь, потому что и так все стояло идеально. Затем она вошла в студию. Здесь писали картины, но большей частью она использовалась для ремонта и обновления мебели, с которой соскабливали слой грязи и полировки, укрепляли, чинили, заново натягивали обшивку.

Все это делал Лэнгли — заботливо и умело. Сайан обожала смотреть, как он возвращал красоту заброшенным вещам. Он показывал и ей, как это делается, и она быстро все запоминала. Лэнгли сказал, что у нее врожденный талант, и часто повторял, что представить себе не может, как он управлялся раньше без нее. Это было уже кое-что. Ее ценили, а она работала еще совсем недавно. Сайан испытывала удовлетворение, понимая, что она главная девушка в его жизни, хотя у них были чисто платонические отношения.

Он был очень хорош собой, и покупательницы сразу начинали с ним кокетничать. Сайан не раз наблюдала, как солидные матроны, туристки, выискивающие уцененные товары, становились томными южными красотками от одной только улыбки Лэнгли.

Сайан никогда раньше не приходилось так сильно влюбляться. В художественной школе она была увлечена одним студентом, который ее даже не замечал. Теперь она стала старше и знала, что не потеряется в толпе, — фигура у нее была что надо, лицо привлекательное, хотя и не запоминающееся, и не такими уж нереальными были ее мечты о том, что в один прекрасный день Лэнгли может в нее влюбиться.

Эмили тоже так считала. Она этого не говорила вслух, но рассказывала про других девушек. Не то чтобы их было много — собственно говоря, всего две. Одна вышла замуж за другого — и Лэнгли не особенно огорчился. Какое-то время он попереживал, но это было пять лет назад, и посмотрели бы вы на нее сейчас — ему повезло, что он тогда не попался на крючок. Другую звали Филлис Баркер, она была с фермы «Вудграндж» — маленькая безмозглая свистушка. Она ему совсем не подходила, и он это понимал. Она часто ему звонила и все время здесь околачивалась, но теперь нашла себе другого парня, и дай ему бог терпения. Эмили с одобрением посмотрела на Сайан, говоря это, — ей нравилось, что девушка помогает ей по дому и взялась за работу в салоне с искренним рвением и ловкостью.

Колокольчик на батарейках, соединенный с входной дверью, звенел в студии, когда кто-нибудь заходил в магазин, так что Сайан могла спокойно работать. Она накинула испачканный краской халат и закатала рукава. Ей очень нравилась эта работа. Лэнгли недавно приобрел детскую лошадку-качалку, которая провела последние пятьдесят лет на чердаке. Краска на ее боках облезла, грива была выщипана и повсюду виднелись царапины, похожие на боевые шрамы. Лэнгли восстановил игрушку до первоначальной формы, а теперь Сайан предстояло заново раскрасить ее. Эта лошадка нравилась ей все больше и больше.

Девушка как раз открывала банку с краской, когда вошел Лэнгли. Сайан посмотрела на него и улыбнулась:

— Мне будет жаль с ней расставаться. Ну разве не красавица?

— Красавица, еще какая. Если мы выставим ее на витрине, она сразу же привлечет всеобщее внимание.

— Тогда ее быстро купят. Вот будет жалко!

Лэнгли держал в руках утреннюю почту. Они всегда читали ее вместе, и Сайан печатала на машинке ответы на некоторые письма. В свое время тетя Мэри настояла на том, чтобы она пошла на секретарские курсы, пока училась в художественной школе, и теперь она могла использовать и те и другие навыки. Сайан понимала, что может многого добиться. И это было великолепное чувство.

— Я им позвоню, — сказал он. — А может быть, прямо сейчас и съезжу к ним.

Первое письмо было от супружеской четы, с которой Лэнгли уже вел дела раньше. На этот раз они предлагали стулья из столового гарнитура, и Лэнгли не сомневался, что найдет для них хорошего покупателя.

В другом письме была фотография маленькой девочки с самодовольной и хитрой усмешкой. Письмо было адресовано Лэнгли, но это касалось дела, которым обычно занималась Сайан, и она критически посмотрела на фотографию.

— А когда им это нужно? — спросила она.

— Как можно скорее. К дню рождения дедушки, это двадцать второго. Придется поспешить. Сделаешь?

— Конечно. — Она с сожалением посмотрела на открытую банку с краской. — Я займусь этим прямо сейчас.

Лэнгли отправился к владельцам столового гарнитура, а Сайан отнесла фотографию в угол студии, где она обычно рисовала.

Сейчас на мольберте стояла наполовину незаконченная картина Лэнгли — у него явно был талант. В основном он писал пейзажи с окрестных ландшафтов. Его работы хорошо продавались. Отец Лэнгли тоже был художником; некоторые из картин кисти Джонатана Холлиза висели в гостиной в доме, и легко было заметить некоторое фамильное сходство в манере письма. Наверное, Лэнгли и его отец были очень близки и во многом схожи друг с другом, думала Сайан.

Когда она впервые оказалась в студии, ей, разумеется, захотелось написать что-нибудь самой. Она сделала копию одной миниатюры из торгового зала, Лэнгли ее похвалил, и вот с этого все и началось. Сайан стала писать миниатюры с фотографий. Та, которая пришла с утренней почтой, была уже третья. Кто-то увидел две ее предыдущие работы и решил, что портрет Мелинды Энн будет приятным подарком для ее дедушки.

Она начала перерисовывать круглое, в ямочках личико Мелинды Энн. Улыбка придавала портрету живость и настроение. «Могу поклясться, что с тебя пылинки сдувают», — подумала Сайан. Пять лет непрерывного обожания вполне могли сделать ребенка самодовольным и капризным.

Ближе к обеду Сайан отложила фотографию и решила заняться лошадкой. Это внесет некоторое разнообразие в ее работу. Миниатюра давалась ей очень легко, и Сайан чувствовала, что имеет право немного побаловать себя. Она выбрала ярко-розовый цвет, от которого была в восторге. Получалось хорошо. Она рисовала, ни на что не отвлекаясь, потому что пятна должны были иметь четкие очертания, как вдруг кто-то прямо у нее над ухом произнес:

— Что вы делаете с бедной лошадью?

Сайан подпрыгнула, кисточка выпала у нее из руки, и одно пятно закончилось длинным неровным хвостом, как у падающей кометы.