– Как убили?! Кого?! Тут же всегда так тихо было... – Она растерялась и, чтобы скрыть это, принялась хлопотать у стола. – Дети гуляли одни. Двери никто не запирал. Вещи сушили на веревках. Коровы гуляют, будто кошки беспризорные, никто не зарится. И вдруг убийство!.. Кого убили, Филипп Иванович? Где?

Оказалось, что все это злодейство произошло в соседних деревнях. Убиты две пенсионерки преклонного возраста, причем с особой жестокостью. Женщин долго пытали. Их старые пожитки потом выбросили на улицу и сожгли, поэтому установить, было ли совершено преступление с целью ограбления, оказалось практически невозможным. Оба случая были схожи по почерку, поэтому милиция небезосновательно предполагала, что совершены они одним и тем же человеком или группой лиц.

Но это для милицейского протокола преступники являлись группой лиц, для баб же у деревенского родника они мгновенно заделались бандой. Страшной, беспощадной, истребляющей пожилых женщин бандой.

Было от чего испугаться и задуматься.

Лия слушала рассказ соседа внимательно, время от времени задавая вопросы. Филипп Иванович разъяснял охотно. Пускай и считал ее неудельной в плане личной жизни и недомовитой в вопросах ведения хозяйства, но уж в милицейских сыскных вопросах, по его словам, равных Лии не было. Могла враз преступника вычислить, хоть и валандалась долгие годы с одними лишь пацанами.

– Никого я вычислять не собираюсь! – тут же воскликнула она. – Давайте лучше чай пить. И забудем обо всем. В конце концов, произошло это почти в сорока километрах отсюда. А вторая деревня, так и еще дальше. Сюда, возможно, никто и не сунется. Идите к столу...

Филипп Иванович протрусил к столу с табуреткой наперевес. Сел, пододвинул к себе поближе свою любимую поллитровую кружку с чаем и тут же потянулся к бутербродам с домашним сыром. А Лия еще и ватрушек с утра успела напечь в электрической старенькой духовке.

Это тоже часть ее личного, с чем ни за что и никогда она не собиралась расставаться. Была еще русская печка вполдома, щипцы для колки сахара, старый самовар, который они с соседом летними вечерами растапливали еловыми шишками, и огромная панцирная койка с блестящими шишечками. На койке, под хрустящей накрахмаленной простыней вытянулась толстенная цыганская перина. До самого пола свисал кружевной подзор, а на вышитом бабушкой шелковом покрывале дыбилась гора здоровенных подушек. Таких здоровенных, что Лие приходилось самой мастерить наволочки на них. В продаже таких не было.

– Может, оно и так, – вдруг нарушил тишину Филипп Иванович. – Может, и не доберутся они до нас-то! Полста верст, это не два метра. Тока я почему с тобой весь этот разговор веду, Лийка... Это вроде как по твоей прежней части дело-то... Бают, будто бы детвора там была.

– Какая детвора?! – Она непонимающе вытаращилась на соседа, забыв дожевать кусок ватрушки, так и застыла с оттопыренной щекой. – Где же, где была?!

– Убивцы, бают, дети, во как! – Сосед долил себе из чайника кипятку, кинул в чашку пару кусков сахара, плеснул заварки и, громко колошматя ложкой о фарфоровые стенки, принялся размешивать.

– Как дети?? Чьи??

Это был самый резонный вопрос за последние минуты. Раз дети, значит, чьи-то. А чьими они могут быть? Может, как раз тех самых пенсионерок? Охотники до наследства или что-то в этом роде. А раз старушки зажились, почему бы им не помочь, но... Но как же так можно?!

– Кто же их знает, чьи они? – Сосед поднял на нее от края кружки суровый осуждающий взгляд. – Знали бы, давно поймали. Банда, говорю, из детей одних. Во такого роста, глянь!

Лия проследила за его ладонью, поднявшейся над полом на метр двадцать, никак не больше. И едва не подавилась все тем же куском ватрушки, что пыталась, не разжевав, проглотить.

– Дети?! Убийцы?! Вы ничего не путаете? – Она отхлебнула остывшего чая, прочистила горло, пару раз кашлянув, и снова спросила: – Вы точно ничего не перепутали? Дети-подростки совершили злостное убийство, сожгли имущество и...

– Два! – Филипп Иванович поднял кверху средний и указательный пальцы правой руки. – Два убийства, Лийка! И дважды пожгли бабье тряпье и что-то из мебели.

– Ох, дела твои тяжкие, господи!

Лия перекрестилась. Бабушка все время учила ее креститься, к вере в бога приобщала, добру учила.

– В этой вере, – говорила она, – нет ничего дурного. Кроме хорошего, она ничему больше и не учит. Не убей... Не укради... Разве плохо этому следовать?..

Лия верила и не верила, но когда приспичит, крестилась. Сейчас был как раз тот самый случай – приспичило.

Чтобы дети такого возраста и совершили убийство?! За свою практику она повидала многое, но такого – никогда. Воровали, дрались, пили, кололись, бывало, что и калечили, но чтобы убить, пытать... Нет, с таким она не сталкивалась точно.

– Филипп Иванович, ну вот как я вас тут одного оставлю?! – воскликнула она с чувством, положила свою руку на рукав его старенького в заплатках пиджака. – Видите, что творится!

– Потому и говорю уезжай, дурья голова! – Cосед осерчал и ладошку ее стряхнул со своего рукава. – Мужиков-то не трогают, просекаешь? Бабы одни страдают! А ты одна ночью, да дверь не запираешь. Поезжай ты, Лийка, от греха подальше. А я тут управлюсь и один. А будешь приставать, в Дом уйду, так и знай!..

Его угроза уйти в Дом престарелых была самой страшной угрозой. Он прибегал к ней не часто, но, прибегая, казался на редкость убедительным. И она ведь верила ему и страшилась того, что он может свою угрозу когда-нибудь осуществить.

А что ему могло помешать, собственно? Их давнее и дружное соседство? Так это не повод. Она же не всегда тут живет. А зимой так и вообще не часто. Теплые и доверительные отношения? Так и там их можно поддерживать.

Это Филипп Иванович ей так всегда аргументировал свое решение уехать из деревни.

А Лия всегда злилась: как он не понимает, что она уже без него не проживет. Без его неуклюжей мужицкой заботы. Без его брани и махорки. Без его добрых сочувственных глаз и хитрой улыбки, которую он умудрялся прятать так, что ни в жизнь не догадаешься: улыбается он или морщится от боли.

– Значит, вы хотите, чтобы я уехала в город? Так я поняла? – Она нарочно сделала вид, что обиделась. – И не возвращалась подольше? Так?

– Ты губы-то, Лийка, не дуй. – Все ее ужимки он видел насквозь. – Сиди там и не прыгай, пока я тебе команды не дам. Сиди на попе ровно, поняла?

– Поняла, – буркнула она недовольно. – И сколько мне там сидеть? Год, два, три? Я там зачахну в своей квартире. Да еще эти соседи...

Историю про ее соседей Филипп Иванович знал назубок. И посмеивался над ее возмущением. Прожила бы, говорил всегда, ты со своим мужем не один десяток лет бок о бок, не такого бы наговорили друг другу. Но Лия ему не верила и каждый раз, возвращаясь с городской квартиры на свою дачу, рассказывала ему все новые и новые истории про супругов Кариковых.