обычай. Однажды решила бабушка перейти Ангару по весеннему расслабленному льду. Беда приключилась на середине реки: лёд провалился, мешок с мукой у бабушки был за спиной…

Мерно стучат на стыках рельс натруженные колёса. С заспанными хмурыми лицами туда-сюда снуют по вагону люди.

Я посмотрел на доедающего ломтик хлеба маленького попутчика, он ответил кроткой улыбкой. И, ощутив прилив недолгого радостного чувства, я подумал, что накормит Ванюшку наша «таёженка».

Глава III

Светло на душе. Желание сбылось: родное поле рядом. Всё окружающее – и поле, и межу, и лес – вижу таким, как прежде. Те же крохотные (чудится, можно прикрыть ладонью) деляны. И посеянные на них хлеба – те же. Вдали, кажется, что по посевам, – на самом деле по тропинкам между ними, – в белых одеждах ходят женщины с подростками. Они поминутно наклоняются к земле – вырывают сорняки: то кустистый, с мягкими корнями просяник, то молодую, ещё совсем хрупкую лебеду. Работа знакомая! Без неё хозяином поля называться не мыслилось. К аккуратности приучил Иосиф Петрович, грозил наказанием, если живой сорняк замечал.

Нет, только на первый взгляд поле видится неизменным. В опытных посевах появились непривычные для нас культуры. Вон, направо, полоски с ветвистыми растениями, наподобие сурепицы. Не сурепица же? Сурепица – сорняк, сеять её не будут.

Иду смотреть. Оказывается, рыжик. Принудила война – испытать, приживётся ли масличная культура в Сибири? Много делян с картофелем. Из сотен образцов «второго хлеба» учёные хотят отобрать и пустить в производство самые урожайные.

Отвлёкся ненадолго: помаячила в отдалении полоска высокого хлеба. Не «таёженка» ли? Осторожно, короткими шажками, пробираюсь в глубь поля. Поравнялся с женщинами-полольщицами.

Они оставили работу, смотрят: что за человек появился? И вполголоса между собой.

– Не Саша ли Егоров?

– Кажись, он…

Я остановился, поздоровался. Женщины ответили приветливо, приглашают в свою компанию.

– После приду, хозяюшки… Сегодня хочу посмотреть «таёженку». Не знаете, где она посеяна? Вон, не та ли виднеется?

– Там, Саша, «стрела». «Таёженку» не видели. Вернулся на межу – пора отдохнуть.

Строгого хозяина теперь нету, и в поле, конечно, полно сорняков. Видны прямо с межи. Рядом вымахала осотина, как на опаре, разбухла. Вырвать придётся, оставлять вредно. Пустит семена, на будущий год проклюнется тьма-тьмущая всходов.

Переступил неглубокую борозду, разделявшую межу с полем, и попытался пристроиться к осотине. Сделать это оказалось непросто – протез. Чуть не упал, пока приноравливался за стебель половчей ухватить. Но вот, кажется, вышло, как надо. В полунаклоне и, натягивая, держу сорняк в правой ладони, переломился пониже захвата, растение обмокло тягучим зелёным соком. Снова ухватился за оборванный, уже сплющенный и разлохматившийся стебель. Не удалась и эта попытка: корень глубоко и крепко сидел в земле.

Бросив затею, отошёл и сел на межу. Задумался. Осот к осени вырастет опять. И если кто-то попробует вырвать его, всё равно не поддастся – ни осенью, ни будущей весной. Завидна в нём страсть к жизни. Так завещано от природы. Остался ли какой способный возродиться корень во мне? Мог бы сказать мой учитель Иосиф Петрович: «Саня Егоров – человек не потерянный, раз вышел из кромешного ада, то теперь ему велено жить и работать».

На кого опереться? На Степанку рассчитывать рановато, сам ещё не встал на ноги. Старый товарищ Геннадий Комарков – поодаль, на его сочувствие можно располагать, когда уж совсем станет невмоготу. Раньше в любую минуту я мог положиться на благосклонность Иосифа Петровича – да что было, то прошло.

…Вот он, будто живой и здоровый, с усталой задумчивостью на весёлом лице, опять предстал перед моими глазами. Он! Его побуревшая и уже покривившаяся от жары соломенная шляпа и серая из льняной ткани куртка. Идёт. Обходит деляны и смотрит посевы.

Первейшее дело – обойти и осмотреть всё, что посеяно. Так изо в день, из года в год. Ходит, присматривается, размышляет. Тут он – хозяин, властелин, чародей! Как же не чародей, если находит какой-то тайный, только ему доступный язык с растениями. Вот он бережно, с тончайшей осторожностью, останавливает покачивающийся колосок, выпрямляет его, приподнимая, подводит поближе к глазам и, кажется, совсем не дышит, когда смотрит в поблескивающую синью лупу.

Не состоялась обещанная встреча после войны, но во мне осело, поудобнее отыскивая местечко, чувство, будто мы только что настороженно глянули друг на друга.

Нас соединяла, не зная того сама, «таёжная»…

* * *

Заприметил издали, как только свернул с лесной тропы на свою улицу, Марину и Степанку – на лавочке возле калитки. Лица в мою сторону – ждут. Заждались.

Степанка, размахивая ручонками, метнулся навстречу, взял за руку: «Давай, пап, помогу!» – и пошёл, стараясь шагать пошире, чуть впереди.

Марина встретила весёлой улыбкой. Всё было в ней, этой сердечной её улыбке – и не сникшая ещё радость от возвращения из похода, и минутная тревога за дальнейшую свою и мою судьбу, и ожидание разговора, зачатки которого уже отложились в её душе

– Устал, мой родненький фронтовичок? Сядь посиди. Или ужинать?

– Посидим. Немного тяжеловато с непривычки. Приноровлюсь – так ещё со Степанкой в лапту гонять будем.

– Давай сейчас, пап! – сразу нашёлся Степанка.

– Сейчас не получится – мне ещё надо научиться бегать так, как умеешь ты.

Степанка вскоре убежал играть с соседскими ребятишками, а мы, оставшись вдвоём, разговорились.

– Насмотрелся на поле, всё увидел, наверно, уже не пойдёшь?

– Нет, пойду.

– Удивляюсь, что там смотреть?

Марина поглядела на меня с лёгким укором.

– Хожу смотрю, где «таёженка» набирает силу. А ты её видела?

– Конечно… В прошлом году.

– А нынче?

– Кажется, тоже. Где-то, вспомнить бы, на глаза попадала. А-а, вот где – в северной стороне поля. Там же видел?

– Может, ошибся… Гляжу – вроде она, «таёженка», а щиток – с названием «стрела».

– Кто-то, наверно, поменял случайно таблички. Скажем Геннадию – пусть разберётся. Кстати, новость узнала сегодня – от тётки Дорины, мимо её ушей ничто не пройдёт: на учёном совете Геннадия назначили заведующим отделом зерновых культур. Вместо Иосифа Петровича.

– Уж больно Комаркова нахваливаешь. Думаю, на место Соснова следовало назначить равного во всём ему человека.

– Геннадий молод ещё. У него, Саша, завидное будущее.

– Нет уж, Марина, хорошего коня и жеребёнком видно. Вряд ли Геннадий накормит нас хлебом.

– Все учёные с малого начинали. И Соснов – тоже.

– Грех сравнивать этих людей, Иосиф Петрович человек, каких на земле пока мало. К слову, что сделал Комарков за последние три года?

– Мельком слышала: два его сорта, он доводил испытания, начатые другими, выходили на госкомиссию. Не прошли – слабенькие.

– Ну,