Затем я побежал, как обезумевшее животное, бог весть в каком направлении. Сколько я бежал - не знаю, может быть несколько часов, а может несколько минут. Я спотыкался и падал, влетал в какие-то колючие кусты, расцарапавшие мне лицо, губы стали солеными от крови, это я помню, но яснее всего я помню ослепляющий, головоломный бег в темноте, бессмысленный и изнурительный. Я увидел во тьме чьи-то глаза и побежал в другую сторону, услышав за собой хлопанье крыльев и крик совы. Потом я вспугнул небольшое стадо оленей, очутившись в самой его середине, среди скачущих и лягающихся тел.

Появилась луна, залив горы своим холодным светом, белым на снегу на ветвях деревьев и на склонах, сверкающим на скалах. Я не мог больше бежать, упал на землю, ловя ртом воздух, и пытаясь понять, почему я побежал. Впервые в своей жизни я ощущал такой абсолютный, беспричинный страх, охвативший меня словно когтями древнего сказочного зверя. Я поддался ему всего лишь на мгновение, и он целиком завладел мной, как пловцом, захваченным быстрым потоком - сопротивляться было невозможно. Теперь я пошел. Я огляделся и обнаружил, что нахожусь у каменной площадки, где я расстилал спальный мешок. Вот и угли моего костра - я вернулся к лагерю! Уж не знаю, как это так получилось.

Лежа под лунным светом, я ощутил землю под собой, ощутил ее своим ноющим телом - и это было хорошо. Это значило, что я жив.

Я видел, как спускался корабль. Мгновение он казался падающей звездой, но внезапно она вспыхнула и превратилась в гигантский, толстый серебряный диск. В полной тишине он опустился на площадку, едва примяв снег. Я встал и тут же в корабле отварилась дверь. Я должен был войти. Слова отца возникли в моей памяти. "Судьба уже предопределена". Но перед входом в корабль я остановился на краю площадки, наклонился и набрал, как просил мой отец, пригоршню нашей зеленой Земли. Я почувствовал, что должен что-то взять с собой, хотя бы частичку своей земли, земли своего мира.

2. ДВОЙНИК

Времени, проведенного мной на корабле я совершенно не помню. Проснулся я отдохнувшим, и открывая глаза ожидал увидеть свою комнату в колледже. Без всяких неприятных ощущений повернул голову - и оказалось, что я лежал на каком-то твердом плоском предмете в круглой комнате с низким - всего 7 футов - потолком. В ней было пять узких окон, не способных пропустить человека. Они напоминали мне бойницы средневекового замка. Сквозь них все же проникало достаточно света, чтобы разглядеть обстановку.

Слева от меня виднелся великолепный гобелен с охотничьей сценой, как я понял, где охотники с копьями, сидящие на странного вида животных, атаковали отвратительное чудовище, напоминающее борова, но только невероятных размеров по сравнению с фигурками людей. У него были четыре саблевидных клыка. Фон, растительность и выражение лиц охотников напоминали мне гобелены Возрождения, виденные мной во Флоренции.

Напротив гобелена - как я понял для украшения - висели круглый щит и перекрещенные копья. Щит был похож на древнегреческие щиты с ваз Лондонского музея. Символы на щите ничего не говорили мне - скорее всего это были монограммы владельца или выдумка мастера. Над щитом висело что-то вроде древнегреческого шлема гомеровского периода. В нем была Y-образная прорезь для глаз носа и рта. В оружии было какое-то первобытное достоинство. Вещи висели на стене, как знаменитое колониальное оружие над очагом, готовое в любой момент к отражению врага; они были отполированы и поблескивали в полумраке.

Кроме этих вещей, кресел и циновок в углу и двух каменных блоков в комнате ничего не было; стены и потолок выглядели мраморными. Двери я не видел. Я поднялся с каменного ложа и подошел к окну. Выглянув в него, я увидел солнце - земное солнце. Похоже, оно было немного больше, чем полагалось, но определить этого я не мог, однако был уверен, что это солнце. Небо, как и на Земле, было голубым. Сначала я так и решил, что передо мной Земля, а увеличение солнечного диска - лишь иллюзия.

Очевидно, что в атмосфере было достаточно кислорода, если я мог дышать. Да, это Земля. И все же я понимал, что это не моя планета. Здание, где я очутился, было лишь каплей в море таких же цилиндрических башен, соединенных друг с другом узкими цветными мостами.

Я не мог наклониться так, чтобы увидеть землю, лишь на горизонте были видны холмы, покрытые зеленой растительностью, но на таком расстоянии я не мог понять, трава это или нет. Удивленный всем этим, я вернулся к столу, и попытавшись сесть на него, ушиб о него ногу. Но затем я вспрыгнул на стол, затратив на это такое усилие, как если бы поднимался на одну ступеньку лестницы в общежитии колледжа. Само движение получилось совсем другим. Гравитация была меньше, чем должна была быть. Значит, эта планета меньше Земли, и, судя по величине Солнца, ближе к нему.

И одет я был по-иному. Охотничьи ботинки, меховая шапка и тяжелая одежда исчезли. Я был одет в нечто вроде красноватой туники с каким-то желтым поясом. Несмотря на все приключения в лесу, я был чист. Значит, меня вымыли. На пальце правой руки находилось красное кольцо с символом "К". Я был голоден. Сидя на столе, я попытался понять все это, что мне никак не удавалось. Как ребенок на огромном заводе или складе, я не мог понять, что за вещи меня окружают, что я испытываю.

Вдруг одна из панелей в стене убралась внутрь, и в комнату шагнул высокий рыжий мужчина лет сорока пяти, одетый так же, как и я. Я не знал, что и подумать. Этот человек на вид был землянином. Он улыбнулся, подошел ко мне, и, положив руки мне на плечи, сказал:

– Ты мой сын, Тэрл Кэбот.

– Да, я - Тэрл Кэбот, - сказал я.

– Я твой отец, - сказал он.

Мы обменялись рукопожатием, и этот привычный жест успокоил меня. Я был удивлен тем, что безоговорочно поверил тому, что этот человек не только землянин, но и мой пропавший отец.

– Как мать? - спросил он.

– Умерла уже много лет назад.

– Из всех них я любил ее больше всего, - сказал он, повернулся и отошел к стене, чтобы скрыть свое потрясение от этого известия. Я не хотел сочувствовать ему, но не смог сдержаться, за что разозлился на себя. Разве он не бросил меня и мою мать? И как просто сказал он "из всех них", кто бы они не были! Я не хотел знать этого.

Но, не смотря на все это, мне захотелось подойти к нему, взять его за руку, коснуться его. Я чувствовал родство с ним, с его горем. Глаза мои затуманились. Во мне поднялось что-то, какие-то болезненные воспоминания, до сих пор молчавшие - воспоминания о женщине, которую я едва помнил, ее красивое лицо, руки, успокаивающие проснувшегося среди ночи ребенка. И кроме ее лица я вспомнил еще одно.

– Отец, - сказал я.

Он выпрямился, пошел навстречу мне через комнату. Невозможно было сказать, плакал он или нет. В глазах его была горечь и печаль, и мои жесткие чувства смягчились. Глядя в них я с радостью понял, что есть хотя бы один человек, любящий меня.

– Сын мой, - сказал он.

Мы встретились на середине комнаты и обнялись. Я плакал, и он тоже, и мы не стыдились друг друга. Позднее я узнал, что и в этом мире сильные люди могут переживать, и что лицемерная хладнокровность тут, как и в моем мире, не в почете.