Уходить всегда легче, если нет погони, но даже если она и есть, а дело сделано, то все одно жизнь кажется проще. Мазя улыбнулся, потрогал ковчежец за пазухой. А с таким гостинцем за пазухой так и вообще взлететь хочется.

Только радоваться было рано. Пока они сделали только пол дела — взяли то, за чем пришли. Оставалось сделать вторую половину — унести то, что взяли. Дверь содрогнулась от ударивших в неё тел.

— Тут они! — азартно заорали из-за двери. — Ломай!

Один за другим разбойники соскальзывали вниз по припасенной загодя веревке. Комар, последним задержавшийся у окна, услышал, как дверь затрещала, но затрещала не сдаваясь, а сопротивляясь ломившимся в нее. От этого треска в душе как-то легче стало. Уж в таких-то звуках он хорошо разбирался.

Не смотря на свое прозвище, хитник спускался с быстротой и расчетливостью паука. Обжигая ладони он летел вниз, прислушиваясь, стоит ли дверь. Для него это было не просто важно, это было важно жизненно. Наверняка первый, кто ворвется, сразу кинется резать веревку.

Дверь стояла! Хорошие двери были в княжеском тереме! Но всему хорошему в этой жизни, к сожалению, приходит конец. На счастье Комара случилось это, когда он уже стоял на земле…

Пять ударов дверь выдержала, а потом все же рухнула, разбудив тех, кто еще умудрялся спать в княжеском тереме.

Шум волной прокатился по всему терему, возвращая спящим блуждающую где-то душу и докатился до женской половины.

Девушка вскинулась. Темнота в родном доме не была враждебной, но шум… Несколько мгновений она прислушивалась, ожидая что даст ночь в следующий миг — то ли гомон слуг, то ли повторение грохота и крики «Горим! Пожар!», но вместо этого за стеной прозвучали шаги. Она сжала нож, но голос, что прозвучал из-за двери, оказался родным.

— Ирина? Что у тебя? Все в порядке?

Ступни почувствовали теплую шерсть на полу. Пробежав по пологу из медвежьей шкуры девушка откинула засов, распахнула дверь. Темноты за ней уже не было. Из залитого светом факелов перехода в комнату шагнул мужчина. Вместе с ним в комнаты залетел запах сгоревшей смолы. За его спиной мрачно взблескивали мечи дружинников. Перехватив несколько любопытных взглядов, девушка отступила назад, в полутьму.

— Отец? Что случилось?

Князь Черный быстро обежал взглядом комнату, задержавшись на смятой постели и закрытых ставнями окнах и успокаивающе покачал рукой.

— Ничего страшного.

Факел в его руке раздвинул темноту, и девушка увидела улыбку на лице отца.

— Опять к нам гости пожаловали…

Она поняла и улыбнулась в ответ.

— Хитники? За талисманом?

Факел раздвинул темноту до самых дальних углов. Девушка взглянула в зеркало и мимоходом поправила цепочку на шее.

— Не все ж к тебе сватам ездить, — усмехнулся князь. — Хитники. Я на всякий случай четверых перед твоей дверью поставлю. Так что ты не беспокойся. Спи дальше.

Он погладил ее по голове и повернулся, чтобы уйти, но она поймала его за рукав.

— А что ты с этими сделаешь, когда поймаешь?

— А что я с прошлыми сделал?

— Забыл? Они же в темнице сидят.

— В темнице?

Князь так весело удивился собственной жестокости, что девушка рассмеялась.

— Ну, раз те в темнице, то с этими придется как-то по-другому поступить… Может быть я их даже не поймаю?

Он потрепал ее по щеке. Мыслями князь уже был в темных переходах.

— Пойду, посмотрю как там посланцы кагана. Успокою, а то Бог знает, что они там в своей Хазарии про нас подумают.

Ирина засмеялась. Страха уже не было.

— Они, поди, и так не спят от огорчения…

— Может быть. — Рассеянно кивнул князь. — Все-таки ты им второй раз отказываешь… Не передумала?

Княжна почувствовала шутку, засмеялась.

— Нет… И в третий откажу…

Благообразный отрок, зачерпнул кувшином из стоящего на огне тагана воду и вернулся назад, к князю.

Он не торопился особенно, чтоб не споткнуться, но задерживаться резона не было — не любил Журавлевский князь мешкотников и неумех. А кого князь не любил, у того жизнь почему-то короткой получалась и полной неприятностей.

Примета эта была верной и с каждым годом не развеивалась, как иные заблуждения, а напротив становилась все вернее и вернее. Взять вот хоть сапожника…

— Лей, — скомандовал князь, не дав мальчишке додумать мысль о сапожнике.

Струя кипятка из наклоненного кувшина упала в кадушку, взбурлив исходящую паром воду. Князь охнул, зашипел, втягивая в себя воздух, шевелил пальцами. Светлые волосы мальчишки, расчесанные не прямой пробор, загораживали ему лицо князя, но он и без этого знал, что тот чувствует. За три года, что служил ему, успел разобраться в привычках, понять, что к чему.

— Хорошо-о-о-о-о! — прошипел князь. — Еще добавь…

В прозрачной воде видно было, как приплясывают княжеские ноги, покрытые мозолями и шрамами. С уважением глядя на них, мальчишка подумал:

«Князь… Мог бы в тереме сидеть, мед пить, мясцом закусывать, а он весь день с седла не слезает. Вон ноги-то у самого чуть не как копыта стали…» Мозоли у князя и впрямь были не княжеские, а самые обычные. Эти вот от стремян, как и у всех его конных ратников, этот шрам от копья, что вошло в ногу, когда бился князь вместе с Киевским князем Владимиром с ромеями, а вот эта мозоль на левой ноге от плохо пошитого сапога.

«Нет, зря он все же сапожника в прошлом году на кол посадил… — подумал между делом отрок. — Сапожник-то уж сгнил весь, поди и следа не осталось, а сапогам сносу нет…» Он замешкался в воспоминаниях и тут же получил подзатыльник.

— Что застыл, ворона? Лей давай…

— Полыни, — напомнил голос за спиной. — И лебеды!

Мальчишка поднял голову, посмотрел на князя. Тот сидел и жмурился, словно кот на солнце. Подумав мгновение Круторог кивнул, и мальчишка бросил в кадушку метелку полыни. По комнате тут же запахло степью, веселой волей.

Волхв он конечно волхв, имеет право советы давать, за то и кормит его князь, но ноги-то не его, княжеские ноги.

Сквозь прищуренные от удовольствия глаза князь посмотрел на советчика. Тот сидел задумчивый, хмурый даже.

— Что волком смотришь?

— Да не овцой же мне на тебя смотреть…

Волхв вздохнул и чувствуя, что князь к разговору не расположен, продолжил:

— Не украл у тебя ничего, не обманул.

Князь кряхтел, но в разговор не ввязывался.

— Не то, что некоторые.

Волхв журавлевского князя, Хайкин, покосился на стол, где меж серебряных и позолоченных кубков лежал мешочек, набитый золотыми монетами. Лицо его омрачилось. Не то, чтоб денег было жалко (хотя и это, конечно, тоже), а жаль было князя. Простота. Обводит его там этот вокруг пальца, как несмышленыша, а впрямую сказать ничего нельзя. Не потерпит князь, а ни места такого, ни головы волхв лишаться не хотел. Приходилось так вот, осторожно, обиняками ему на жизнь глаза открывать