Видимо, Ростислав усердно поил пленника: мокрыми были еще ворот, штаны и солома на досках у решетки.

– Через решетку пей, – все так же тихо сказала Добронега, и только тут я наконец посмотрела на нее.

Она выглядела не просто уставшей и осунувшейся. Она выглядела как человек, в семье которого случилось горе.

Альгидрас меж тем встал на колени и прижался лицом к решетке. Добронега поднесла к его губам кувшин. Мне почему-то стало неловко, и я отвела взгляд только затем, чтобы обнаружить, что он босиком. Интересно, почему? Я зачем-то рассматривала его испачканные в земле пятки и думала о том, что это все напоминает фарс. Мне страшно захотелось проснуться в своей спальне, в своем мире, подальше от Свири, которая отнимала у меня слишком много. Гораздо больше, чем давала.

Альгидрас напился и скованно поблагодарил Добронегу. Я видела, что ему очень неловко. Сперва я списала это на свое присутствие, но потом хванец набрался смелости коснуться руки Добронеги, которая словно специально не стала сразу отнимать кувшин, и едва слышно спросил:

– Как Радим?

И тут я поняла, что дело совсем не во мне. Альгидрас разорвал побратимство. Для меня побратимство было лишь словом, но для них это было совсем иначе.

– А сам как думаешь? – резко спросила Добронега, отступая прочь от клети. – Мечется, точно зверь раненый. Ты, коль ранить его хотел, ничего лучше придумать не мог.

Выходит, она знала о разрыве побратимства. Просто не хотела обсуждать это со Всемилой. Альгидрас медленно опустился на пятки и сложил руки на коленях. Я заметила, что его пальцы слегка подрагивали.

– Я не мог иначе. Против меня все. Даже свидетель нашелся, – горько усмехнулся он. – Я не делал этого, Добронега, а Радим стал бы меня защищать – сама знаешь. Только против кого? Против князя? Так князю только того и надо, чтобы была причина Свирь усмирить.

Добронега покачала головой.

– Глупый ты еще, Олег. Хоть и вырос вроде. Не знаю, как было в ваших краях, но у нас брат стоит за брата до последнего, а не бежит, точно крыса.

Альгидрас побледнел так, что я всерьез решила, что он свалится в обморок. Я повернулась к Добронеге, открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, да так и закрыла. Мать Радима говорила серьезно. И Альгидрас так же всерьез был задет ее словами. Вот такими они были, люди этого мира: слова ранили их, точно кинжалы. Видно, они еще не знали, что можно просто пропускать их мимо ушей. Или же, наоборот, слишком хорошо знали то, что давно забыли в моем мире: каждое слово имеет свою цену.

– Добронега, – Ростислав вырос рядом с нами, точно из-под земли, – Малуш прибегал. Сказал, князь сюда собирается. Уходите мокрой тропкой.

Сказав это, он исчез за поворотом. Добронега быстро собрала все, что успела вынуть из корзины, шагнула прочь, потом резко остановилась и вернулась к клети. Протянув руку, она ласково убрала мокрые пряди со лба Альгидраса. И так ее жест не вязался с тем, что она говорила до этого, что у меня защипало в глазах. Я сглотнула, стараясь взять себя в руки.

– Да хранят тебя боги, сынок, – прошептала она и, дернув меня за рукав, быстро пошла прочь.

Я двинулась было за ней, но поняла, что не могу уйти просто так.

– Я быстро, – шепнула я Добронеге и бросилась назад.

Альгидрас уже сидел на полу, скрестив ноги, и смотрел вниз – то ли на мокрую солому, то ли на свои сцепленные руки. Заметив движение, он поднял голову.

– Мне показалось, ты сказать что-то хотел, – зашептала я, сжав прутья клети изо всех сил, так, что сучок больно впился в ладонь.

На секунду в голову пришла глупая мысль, что в фильмах или романах герой в этот момент должен непременно стремительно вскочить, накрыть руки героини своими, прижаться лбом к прутьям, прошептать что-то очень важное, такое, от чего сердце должно заколотиться, как сумасшедшее. Хотя мое и так колотилось в горле – даже сглатывать в попытках остановить подступающие слезы было трудно. Альгидрас же, видимо, был плохим героем, или роман у нас был так себе, потому что он не сделал ничего из вышеперечисленного. Он чуть подался вперед и прошептал на грани слышимости:

– Вправду хотел. Передай княжичу, что на его обереге, том, что на кольчуге, на старокварском слова выбиты.

– Что? – опешила я, ожидая чего угодно, но не этого.

– На кварском. Это важно. Не забудь!

– Всемила! – с нажимом произнесла Добронега, вновь появившись из-за угла. – Поспеши!

– Иду! – ответила я и обернулась к хванцу: – Я передам. Только это же он тебя…

– Просто передай! – в отчаянии повторил Альгидрас. – Это важно!

Вот мужики!

– А как же ты? – прошептала я, потому что не произнести эту киношную фразу была просто не в силах.

– Я не умру, – быстро ответил он. – Про оберег скажи!

– Да скажу я! – отмахнулась я от него, как от назойливой мухи. – Я помочь тебе могу?

– Можешь. – Быстро переместившись к решетке, он встал на колени: – Уходи скорее. Не только Радима – всю Свирь подведешь!

– А что будет с тобой?

– Да не умру я!

– Откуда ты…

– Уходи! – прошипел Альгидрас и с силой разжал мои пальцы, отталкивая мои руки прочь от прутьев.

«Вот тебе и герой», – вертелось у меня в голове, пока я неслась через двор, путаясь в юбке под осуждающими взглядами охраны.

– Вот девки! – прошипел синеглазый Ростислав, придавая мне ускорения довольно ощутимым толчком в спину. Калитка закрылась бесшумно, только засов тихо лязгнул позади.

Брат Алвар,

торговец передал мне свиток. Не буду облегчать тебе задачу, называя его имя. Впрочем, уверен, ты и так знаешь, на каких берегах я нашел приют. Это ведь тоже было в твоих свитках?

Ты не ошибся. Злость коснулась моей души. Я должен смирить ее? Зная, что ты лгал мне в лицо, высмеивая мои догадки? Пусть легенды не врут, но кто дал тебе право быть судьей и решать, кому жить, а кому умереть? Если будущее предопределено, то что мешало тебе дать мне прочесть священные тексты? Что мешало дать мне шанс хотя бы попытаться спасти невинных людей? Что мешало тебе хотя бы раз быть честным с тем, кто доверял тебе больше, чем себе?!

Впрочем, я не жду от тебя ответов, равно как и не верю твоей скорби. Ты не умеешь сожалеть о содеянном.

Пусть твое служение Святыне будет долгим, ибо мы оба знаем: стоит лишь перестать быть нужным… Впрочем, зачем я тебе это пишу? Просто обратись к своим свиткам.

Альгар Кто-то предаст, кто-то молча пойдет на смерть…Примет земля без остатка горячую кровь.Кто-то доверится, кто-то шагнет под плеть,Кто-то прикроет себя, ну а кто-то – собой.Кто-то солжет, кто-то даст себя словом увлечь,Дрогнет, отступит, поддавшись глухой мольбе.Кто-то сломается. Кто-то поднимет меч.Кто-то поверит в себя, ну а кто-то – тебе.

Глава 2

Платье Добронеги мелькнуло за поворотом. Я бросилась за ней, свернув на узкую улочку, и почти сразу поняла, почему Ростислав назвал тропку мокрой. Когда ноги по щиколотку оказались в ледяной воде, мне удалось сдержать визг лишь невероятным усилием воли. Мы убегали от ворот тюрьмы по ручью. Замысел Ростислава был гениален: кому придет в голову искать здесь мать и сестру воеводы? C князем и его людьми мы разминулись.

Добронега за всю дорогу не проронила ни слова. Было видно, что ей претит необходимость прятаться в родном городе, хотя надо сказать, что пробиралась по узким улочкам она с обычным достоинством. Я сама не спешила затевать разговор, потому что в голове вертелась фраза про оберег на кварском. Почему Альгидрасу нужно, чтобы Миролюб непременно об этом узнал? Ведь по всему выходит, что Миролюб его подставил. Вчера он сказал, что волен убить Альгидраса и не делает этого только потому, что не хочет выглядеть зверем в моих глазах. Насколько сказанное было правдой? Действительно не хотел? И уехал потому, что знал, что суд все равно будет, а сам он ничего не сможет сделать? Не хотел показывать слабость, потому что не мог пойти против отца? Или же дело в чем-то другом?

Откуда у княжича земель, воюющих с кварами, кварский оберег? Миролюб сказал, что тот достался ему от дядьки и что сам он думал, будто это всего лишь узор. Мог ли дядька снять его с убитого квара? В мозгу тут же вспыхнула картинка, которую я