Что же касается матери, то она отключилась еще в полдень.Если бы ей удалось встать, чтобы взглянуть на карнавальное шествие поСент-Чарльз-авеню и Амелия-стрит, этот подвиг тоже можно было бы причислить кнесусветному чуду. Конечно же, от матери не отходила ни на шаг молчаливаяСтаруха Эвелин. Она всегда начеку и может позвать на помощь, если вдруг Алисияпо неосторожности подожжет собственную постель. Оставлять Алисию одну былонебезопасно.

Итак, как говорится, все было схвачено. В доме на Первойулице не было даже тети Майкла, Вивиан. Вместе с тетей Сесилией она отправиласьна всю ночь гулять куда-то в город. Мона видела, как они уезжали вскоре послепраздничного шествия. Эрон Лайтнер, этот таинственный ученый муж, удалилсявместе с тетей Беа. Мона слышала их разговор, когда они обсуждали, чьей машинойлучше воспользоваться – его или ее. Мона всегда радовалась тому, что БеатрисМэйфейр проводит время с Эроном Лайтнером. В ее обществе Эрон как будтосбрасывал с себя по меньшей мере лет десять. Сама же Беатрис относилась к томутипу женщин, которые, несмотря на свой почтенный возраст, не перестаютпользоваться мужским расположением. Когда бы она ни появлялась на пороге«Уолгрин»[1], из всех подсобок к ней навстречу спешили мужчины, предлагая рукупомощи. Джентльмены не упускали случая поинтересоваться ее мнением относительнокачества шампуня от перхоти. Казалось, тетя Беа привлекала к своей особевнимание мужчин играючи, исключительно ради шутки. Но если говорить об ЭронеЛайтнере, то здесь дело обстояло иначе. Он был тем единственным, которого онапо-настоящему желала, и это обстоятельство явилось совершенно новым поворотом вее судьбе.

То, что в доме на Первой улице осталась старая служанкаЭухения, вряд ли могло испортить дело, потому что она обитала в самой дальнейкомнате и, как говорили, стоит ей принять на ночь стакан портвейна – и ее уженикто не добудится.

Другими словами, все складывалось как нельзя лучше. В домепрактически никого не было – никого, за исключением мужчины, о котором мечталаМона Теперь, когда она узнала историю Мэйфейрских ведьм, вернее сказать, когдаона наконец добралась до длинного повествования, составленного ЭрономЛайтнером, тайна Первой улицы безудержно манила к себе. Конечно, у Монывозникло множество вопросов по поводу прочитанного. Она узнала о том, чтотринадцать ведьм происходили родом из шотландской деревушки под названиемДоннелеит. В тысяча шестьсот пятьдесят девятом году там была привязана к столбуи сожжена первая из них – несчастная хитроумная колдунья. О такой колоритнойистории рода другие могут только мечтать. А Моне довелось принадлежать к такомусемейству.

В истории Мэйфейров, которая создавалась на протяжениинескольких веков, был целый ряд фактов, которые имели для Моны особое значение.Но более всего ее заинтриговало жизнеописание дядюшки Джулиена.

Даже самая близкая Моне тетя Гиффорд в этот вечер находиласьвдалеке от Нового Орлеана – она скрывалась от всего и от всех в собственномдоме в Дестине, штат Флорида. Тетя Гиффорд, которая вечно беспокоилась о судьбеклана, умоляла семью не собираться на Первой улице в канун Марди-Гра. Беднаятетушка Гиффорд. Она и слышать не желала об истории Мэйфейрских ведьм ирасследовании Таламаски. «Я в это не верю!» – категорично заявляла она.

Жизнь тети Гиффорд была буквально насквозь пропитана страхомОна затыкала уши, не желая слушать рассказы о прошлом, и только в последнеевремя смогла сблизиться со своей бабушкой, древней Старухой Эвелин, потому чтота практически перестала говорить. Тете Гиффорд было неприятно даже упоминать отом, что она доводилась внучкой Джулиену.

Подчас Моне становилось так жаль тетю Гиффорд, что она былаготова расплакаться. Казалось, тетя Гиффорд обрекла себя на страдания за весьрод. Никто из семьи не был опечален исчезновением Роуан Мэйфейр так, как она.Никто, даже Райен. У нее воистину была добрая и нежная душа и исполненное любвисердце. В чисто практических вопросах – когда, например, речь заходила о нарядедля школьных танцев, духах, которые больше подойдут тринадцатилетней девочке(«Лаура Эшли»[2], номер один), или о том, не пора ли начать брить ноги, –лучшего советчика, чем тетя Гиффорд, было не найти. О подобных банальных вещахвслух обыкновенно не говорят, однако Мона зачастую не могла принять решение безпосторонней помощи.

Итак, вернемся на Первую улицу. Любопытно, что же было уМоны на уме в ту ночь на Марди-Гра, когда она, никем не замеченная, оказалась унебезызвестного особняка? Что она собиралась делать? Этого никто не знал.Вернее сказать, вряд ли на это мог кто-нибудь дать ответ, кроме нее самой. Все былоготово. Первая улица была полностью в ее распоряжении! «Мона, Мона,входи! – казалось, шептал ей большой мрачный дом с белыми колоннами, вкотором когда-то жил и умер дядя Джулиен. – Это дом ведьм, а ты, Мона,такая же ведьма, как и все остальные. Поэтому твое место здесь».

Уж не сам ли дядя Джулиен говорил с ней? Нет, этоневозможно. Стоит дать волю своему воображению – и начинаешь видеть и слышатьвсе, что тебе заблагорассудится.

Хотя все может быть. Во всяком случае, не исключено, что,оказавшись внутри, она встретит призрак дяди Джулиена Вот было бы здорово!Особенно если он окажется таким же веселым и добродушным, каким всегдарисовался в ее воображении.

Перейдя улицу, осененную сводом ветвистого дуба, онаперебралась через ограждавшую дом кованую решетку и спрыгнула в заросликустарника, ощутив, как холодные влажные листья неприятно полоснули ее по лицу.Затем поправила розовую юбку и, благополучно миновав на цыпочках участок рыхлойземли, выбралась на выложенную плитами дорожку.

В замочную скважину было видно, что за входной дверью едватеплился тусклый свет. Терраса утопала во мраке ночи, и стоявшие на нейкресла-качалки было почти невозможно рассмотреть. Под стать ставням они былиокрашены в черный цвет. Сад, окружавший дом, казалось, обступил его плотнымкольцом и прижался так близко, будто слился в единое целое со зданием.

Сам особняк виделся Моне, как всегда, прекрасным,таинственным и гостеприимным Правда, в глубине души она была вынужденапризнать, что гораздо милей он был ей в своем прежнем обличье – полуразрушенными в паутине. Таким, каким оставался в течение многих лет до того, как Майклвзялся за его переустройство. Ей нравился дом в добрые старые времена, когда натеррасе в кресле-качалке сидела тетушка Дейрдре, а вокруг буйствовал дикийвиноград, готовый, казалось, заполонить весь дом.