— О, а я думаю, чего не хватает?.. — мю-жи-ка.

— Привет, — сказал Подорогин.

После этого, задумавшись, Шива принялась сколупывать ногтем застывшие потеки парафина со свечки. По телевизору, вознесенному над их головами под самый потолок, транслировали сигнал с камеры наружного наблюдения. Четвертую рюмку Подорогин выпил при полном молчании. Зазвонил телефон. Не отвечая, Подорогин отключил его. Тогда, паясничая, Шива достала свой «сименс», одним нажатием набрала номер и затеяла беседу с каким-то Кодером. Подорогин молча наблюдал за ней. Она много и невпопад материлась и, поджав трубку плечом, растирала на ладони парафин. Затем кордебалет объявил антракт. Сделалось очень тихо. В зале рассеянно гремели ножи и вилки. Зевнув, Шива отложила телефон (голос Кодера все еще слышался из динамика), выпила водки и направилась в уборную. Двумя пальцами Подорогин поднес трубку к уху. Кодер был поэт. Или актер:

Чем я тебя обидел, сука,

Когда с барахты по весне

Вошел в тебя без памяти и стука,

Как ходят сумасшедшие во сне?

Чему ты плакала так ласково

И сопли плавила чего,

Так, будто снова умер академик Сахаров

И эс эс эр…

Подорогин нажал кнопку «end» и положил телефон на прежнее место. Однако секунду спустя оцарапанный, в следах засохшей помады экранчик озарился аквариумной зеленью. Раздался звонок.

— Да, — хрипло ответил Подорогин.

— И эс эс эр пустил по миру Горбачев, — закончил Кодер оборванную строчку и, повышая голос, опасаясь, видимо, что его снова прервут, выстрелил последнюю строфу:

Не демократка ли еврейка,

Лолита ль ты какая, Люсь?

Течешь, как крона-батарейка.

Молчи, пока я не восстановлюсь!

После чего отключился сам.

Подорогин взглянул на приближающуюся Шиву. В центре зала она медленно обошла столик с одиноким и призывно улыбавшимся ей бородачом. С подиума, отставив автоматическую швабру, за ней укоризненно следила уборщица. Замахнувшись на бородача локтем, Шива чуть не упала. Смягченным ленинским жестом официант указал ей на Подорогина. К кабинке она приблизилась с поднятыми крестом руками. Зрачки ее были расширены, крылья носа красны.

— Ты где была?

Шива с выдохом села.

Подорогин повторил вопрос.

— В туалете. — Она закурила.

— Когда я звонил, — уточнил он.

Она задумчиво посмотрела в потолок, ущипнула себя за бровь и прыснула со смеху, склонившись к столу:

— В туалете!

Подорогин налил себе рюмку.

— Знаешь, — сказала Шива, — почему я всегда прихожу к тебе такая несчастная?

— Почему?

— Потому что счастливой баба приходит к мужику от другого… ёбаря! — Она щелкнула пальцами и, выставив подбородок, низко, клоунски, как могла смеяться только она одна, загоготала.

Дождавшись пока она умолкнет, Подорогин уверенно сказал:

— Еще раз увижу под ширевом — фидерзейн.

— Что? — не поняла Шива.

Он молча выпил и взялся за салат.

Шива откинулась на спинку скамьи и, затягиваясь сигаретой, обиженно водила лакированным ногтем по шее.

Давай-давай, подумал Подорогин.

Он и не скрывал от нее никогда, что она мало интересовала его как женщина. Еще меньше как собеседник. Тем более он сторонился ее сумеречных компаний. Спал с ней и снабжал ее деньгами он только потому, что Шива была единственное, что оставалось от Штирлица. Его, Штирлица, завещание ему. Хотя и не подписанное. Хотя и путавшееся с кем попало. Именно поэтому он не мог просто платить ей. Давать ей деньги и не спать с ней означало низвести ее до положения Митрича, побирушки. Она сгорела бы со своими кодерами за полгода. В этом он был уверен как мало в чем другом.

— Поешь? — сказал Подорогин примирительно.

Поджав губы и продолжая водить ногтем по шее, Шива смотрела мимо него.

Однажды она перепутала номера телефонов его и жены, разнившиеся на последнюю цифру, и Наталья без труда вытянула из нее все, что было необходимо для окончательной, решительной склоки. Более того — записала весь их разговор на магнитофон. Подорогин до сих пор помнил ощущение жара и пустоты в отбитой ладони. Наталья тогда слегла с сотрясением мозга, а он с сорванными связками запил на несколько дней. То есть из-за Шивы он не только был вынужден подать на развод, но и впервые в жизни оказался под капельницей.

— А я беременна, — сказала Шива тоном озарения.

Подорогин подавился салатом, выплюнул его остатки на пол, вытер рот и долго, со злостью комкал салфетку.

Официант принес бутылку воды. Шива налила себе полный стакан и сломала в пепельнице сигарету.

Отставив стул, Подорогин пошел в туалет, прополоскал рот и вымыл лицо. От водки у него уже шумело в голове и пекло в горле. Он любил это взвешенное состояние во хмелю, но знал, что если не сделать перерыва сейчас, дальше остановки может не быть. Дурацкая эскапада Шивы пришлась кстати.

— Эскапада, — сказал он, оттягивая пальцем ножевой шрам под скулой.

«Закатить эскападу» у Штирлица называлась раздача спиртного и чаевых в казино в дни его баснословных выигрышей. В один из таких дней Подорогин, ходивший рядовым вышибалой с накрахмаленным воротничком и газовым пистолетом под мышкой, вывел бывшего одноклассника черным ходом — у парадного Штирлица дожидались. Штирлиц ему тогда предложил пять тысяч долларов на месте. Повинуясь какому-то фантастическому наитию, Подорогин решительно отказался от денег. А через неделю казино закрыли. Подорогина до сих пор пробирал озноб при воспоминании о том, как он уходил дворами от милиции — с накрахмаленным воротничком и газовым пистолетом под мышкой. Через неделю Штирлиц сам нашел его. Они встретились в захудалом окраинном кафе. В крохотном темном зале дребезжал холодильник, и на стенах, точно открытки с видами, лоснились куски клейкой бумаги с утонувшими мухами. На этот раз Штирлиц предложил готовую фирму, пятьсот тысяч первоначального взноса и связи в виде Тихона Самуилыча. Подорогину лишь оставалось развести руками. Впоследствии Штирлиц неоднократно кредитовал его «негоцию» и, бывало, не отказывал себе в удовольствии пригласить своего школьного обидчика в казино — «прикрытия для». Последний заём в сорок с лишним тысяч Подорогин так и не вернул ему. Не успел. Штирлиц, чего никогда не случалось прежде, спросил, возможно ли собрать деньги на неделю раньше. Хотя бы двадцать пять тысяч. Подорогин ответил, что нет, и это была чистая правда: магазин только открылся, денег не хватало даже на бензин. Штирлиц назвал Подорогина гугенотом (так, по заглазному прозвищу своего бывшего покровителя, авторитета Гургена, застреленного за картежным столом, он почему-то называл всех непрофессиональных картежников), откланялся, а три дня спустя его отрезанную голову с вытекшим глазом и разорванным ртом подбросили к дверям одного из подпольных игорных домов. Голова была завернута в прозрачный пластиковый пакет с надписью красным маркером: «Мизер». Подорогина тогда не только вызывали на опознание, но и допрашивали. Если бы не Тихон Самуилыч, подпиской о невыезде дело могло бы не ограничиться. В конце концов всплыло тело бомжа со следами крови Штирлица на руках, и Подорогину принесли официальные извинения. Хоронить товарища ему было предложено за свой счет — родственников у покойного не нашлось ни души, Шиву же тот еще накануне откомандировал за границу. Штирлицу зашили рот, вместо вытекшего глаза под веко вделали полусферу от шарика для пинг-понга, а вместо тела приставили розовое, с отбитыми кусками покрытия туловище манекена из отдела одежды «Нижнего» — с костюмом от «Хьюго Босс» заодно. Через несколько дней после похорон Подорогин получил заказное письмо. На тетрадном листе было всего две строчки. Штирлиц просил его позаботиться о Шиве и прощал долг. Истинный смысл этих строчек открылся Подорогину позднее. На одной из попоек в офисе играли в вист, зашел разговор о карточных долгах, и кто-то из бывших блатных рассказал о системе «переадресации»: должник мог назвать кого-нибудь из своих знакомых, способных обслужить просроченную сумму — жизни таким образом он бы себе не выгадал, но убили бы его запросто, без зверства.