Через мансардное окно он видел гостиничный двор с конюшнями в глубине, где квохтали куры. Каждый третий понедельник месяца напротив стоянки тихоходных судов проходила живая ярмарка, куда многие окрестные крестьяне съезжались на повозках.

Франсуаза не спеша поднималась по лестнице.

— Ну что?

— Он сидит на террасе и только что заказал лимонад.

— Какой у него вид?

Он задавал те же самые вопросы, что недавно задавала Андре.

— Никакой.

— Он спрашивал про жену?

— Нет. Но оттуда, где он сидит, ему видны оба выхода.

— Брат тебе ничего не говорил?

— Чтобы вы уходили через задний ход, через двор соседнего гаража.

Он знал этот путь. Преодолев ограду высотой метра полтора, он оказывался позади гаража Шерона, заправочная станция которого была на Вокзальной площади, оттуда переулком можно было выбраться на улицу Соль между аптекой и булочной Патена.

— Не знаешь, что она делает?

— Нет.

— Ты не слышала шум в комнате?

— Я не слушала.

Франсуаза не любила Андре, возможно, потому, что он ей нравился, и она немного ревновала.

— Вам лучше не ходить через первый этаж, вдруг он пойдет в туалет…

Он представил себе Николя с его желчным цветом лица, всегда грустным или нахмуренным выражением, сидящего на террасе за стаканом лимонада, в то время как он должен был бы находиться за прилавком своей бакалейной лавочки. Наверняка он попросил свою мать подменить его, пока он съездит в Триан. Что толкнуло Николя на столь непривычную для него поездку? Что ему было известно? Откуда?

— Месье Фальконе, вы никогда не думали о возможности анонимного письма?

Вопрос задал месье Дьем, судебный следователь, застенчивый и потому непредсказуемый.

— В Сен-Жюстене никто не знал о нашей связи, так же как и в Триане, за исключением моего брата, невестки и Франсуазы. Мы были осторожны. Она входила через маленькую дверь с улицы Гамбетта и попадала прямо на лестницу, по которой можно подняться в комнату, минуя кафе.

— Вы, конечно, доверяете своему брату.

Он только улыбнулся подобному вопросу. Его брат — это все равно, что он сам.

— А вашей невестке тоже?

Лючиа любила его почти так же, как и Венсана, конечно, другой любовью. Как и они, она была итальянка по происхождению, и семья была для нее превыше всего.

— Служанка?

Даже будь она без памяти влюблена в Тони, Франсуаза никогда не стала бы писать анонимок.

— Ну, тогда остается некто… — едва слышно пробормотал месье Дьем отвернувшись, так, что солнце заиграло в его непокорных волосах.

— Кто же?

— Вы не догадываетесь? Вспомните все, что рассказывали мне во время последнего допроса. Желаете, чтобы секретарь зачитан вам?

Он покраснел и отрицательно покачал головой.

— Невозможно, чтобы Андре…

— Почему?

Но все это будет еще не скоро. Пока же он спускался по лестнице вслед за Франсуазой, стараясь, чтобы ступеньки не заскрипели. Отель «Путешественник» был построен во времена дилижансов. Тони на мгновение приостановился пред голубой комнатой — за дверью была тишина. Не было слышно ни звука. Означало ли это, что Андре, обнаженная, все еще лежала в постели?

Франсуаза потащила его дальше по коридору, который заворачивал под углом, и показала на маленькое окошечко, выходившее на скат сарая.

— Справа целая копна соломы — прыгайте смело…

Раздалось громкое кудахтанье, когда он спрыгнул во двор, но через мгновение он уже перемахнул через внутреннюю стену и оказался среди нагромождения старых автомобилей и запчастей. Служащий заправки в белом комбинезоне в это время наполнял бак автомобиля и даже не повернул головы.

Тони проскользнул мимо, очутился в переулке, где сначала запахло затхлой водой, а затем повеяло запахом горячего хлеба из окна пекарни.

И вот, наконец, улица Соль. Он уселся за руль своего грузовичка, на котором на желто-лимонном фоне черными буквами было написано: «Антуан Фальконе. Тракторы — сельскохозяйственное оборудование — Сен-Жюстен-дю-Лу».

Спустя четверть часа он уже чувствовал себя в гармонии со всем миром. Как же объяснить то болезненное чувство, которое возникло потом? Это был не страх — у него не возникло тогда ни малейшего подозрения.

— Вы не испугались, увидев, как он выходит из здания вокзала?

Да… Нет… Немного, зная характер Николя, его привычки, его слабое здоровье, о котором он так заботился.

Тони обогнул Триан, чтобы выехать на дорогу к Сен-Жюстену, минуя Вокзальную площадь. Возле моста через Орно целая семья удила рыбу, включая и маленькую девочку лет шести, которая поймала рыбешку и теперь не знала, как снять ее с крючка. Конечно, парижане. Летом их можно было встретить везде. Они останавливались и у его брата, и только что из голубой комнаты он узнал их по характерному акценту среди беседующих на террасе.

Дорога пересекала поля, засеянные две недели назад, виноградники, луга, на которых паслись коровы местной породы — пестрые с черными мордами.

Сен-Северин был в трех километрах езды и представлял из себя лишь небольшую улочку и несколько ферм, разбросанных вокруг. Затем справа начинался лесок, названный рощей Сарель, по имени хутора, который находился за ней.

Именно здесь, в нескольких метрах от неасфальтированной дороги, все и началось в сентябре прошлого года.

— Расскажите мне о начале вашего романа…

Тот же вопрос ему задавали и в начале расследования — жандарм из Триана, лейтенант, инспектор криминальной полиции Пуатье, затем судья Дьем, худой психиатр, его адвокат г-н Демарье, и, уже под конец, Председатель Суда присяжных.

Одни и те же слова звучали неделями, месяцами, произносимые разными голосами, в различной обстановке, а тем временем проходили весна, лето, осень.

— С самого начала? Мы были знакомы с трех лет, потому что жили в одной деревне и ходили в одну школу, потом вместе принимали первое причастие…

— Я говорю о ваших сексуальных отношениях с мадам Депьер. Они были и до того?

— До чего?

— До того, как она вышла замуж за вашего друга.

— Николя не был моим другом.

— Допустим, вашим приятелем, или, если хотите, однокашником. В то время ее фамилия была Формье и она жила в Замке со своей матерью.

Это не был настоящий замок. Когда-то он действительно стоял здесь, прямо напротив церкви, однако с тех времен сохранилась лишь часть служб. Но вот уже полтора века спустя после Революции это место все еще продолжали величать «Замком».