Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А он-то принимал ее за статую!
Чтобы не попасть под свет фар приближающегося грузовика, они отступили, не отрываясь друг от друга, в сторону от дороги, к деревьям. Вдруг по телу Андре пробежала дрожь, какой он никогда не ощущал ни у одной своей партнерши. А она все спрашивала, прижимаясь к нему всем своим большим телом: «Хочешь?»
Они оказались на земле, в высокой траве, в крапиве.
Он не сказал этого ни полицейским, ни судье. Только психиатр, профессор Биго, смог понемногу вытянуть из него правду: она сама разделась до пояса, так что груди ее выскочили из корсажа, и приказала ему голосом, скорее напоминающим рычание:
— Возьми меня, Тони!
На самом деле это она им овладела, и в ее глазах было столько же страсти, сколько и триумфа.
— Я не подозревал, что она такая.
— Что вы хотите этим сказать?
— Мне она казалась холодной и высокомерной, как ее мать.
— Она не выказала никакого смущения после происшедшего?
Растянувшись на траве с раздвинутыми ногами, как сегодня в отеле, она сказала:
— Спасибо, Тони.
Кажется, она действительно была ему благодарна. Оробела, как маленькая девочка.
— Понимаешь, мне так давно этого хотелось! Еще со школы. Помнишь эту косоглазую Линет Пиша, за которой ты бегал чуть ли не целый год?
Сейчас Линет была учительницей в Вандее и каждое лето приезжала в отпуск к родителям.
— Я однажды застала вас вместе. Тебе было лет четырнадцать.
— За кирпичным заводом?
— Ты помнишь?
Он рассмеялся:
— Я помню, потому что это было в первый раз.
— У нее тоже?
— Не знаю. У меня тогда еще не было опыта, чтобы разобрать.
— Я ее ненавидела! Очень долго, лежа вечером в кровати, я размышляла, как ей отомстить.
— Придумала?
— Нет. Все закончилось тем, что я просто молилась, чтобы она заболела или какой-нибудь несчастный случай ее изуродовал.
— Нам пора возвращаться.
— Еще минутку, Тони! Нет-нет, не вставай. Нам нужно придумать, где встречаться, не на обочине же дороги. Я бываю в Триане каждый четверг.
— Я знаю.
— Может быть, твой брат…
Следователь сделал вывод:
— Таким образом, в тот вечер вы обо всем договорились?
Трудно было понять, говорит он серьезно или с иронией.
Второго августа следователя еще не было в жизни Тони. Он возвращался домой. Еще не стемнело, как в сентябре, и небо лишь немного начинало краснеть на западе. Тони долго ехал за стадом коров, прежде чем удалось обогнать его.
Деревня в низине — это Донкёр. Затем небольшой склон, снова поля, луга, открытый горизонт, а за холмом уже виден его дом — новенький, из розового кирпича, блики солнца в одном из окон; его дочь Мариан сидит на крыльце, дальше в конце дороги, серебристый ангар, на котором, как и на грузовичке, написано его имя, а внутри стоят разные сельскохозяйственные машины.
Мариан издалека узнала его машину и, наверное, повернувшись к двери, объявила:
— Это пап!
Она упорно отказывалась произносить «папа», как все дети, а иногда, шаля, или из-за того, что немного ревновала его к матери, она называла отца Тони.
Его дом, окруженный садом, стоял слева, на склоне, луг отделял его от дома сестер Молар, старого и серого от времени, крытого шифером, дальше находилась кузница и, наконец, метрах в ста внизу, деревня, с настоящими улицами, домами, которые смотрели друг на друга окно в окно, крошечными кафе и лавочками. Местные жители не любили слова «деревня» и предпочитали говорить «город» — большой, можно сказать, город тысячи на полторы жителей, не считая трех хуторов, которые были к нему приписаны.
— Пап, ты подрался?
Он уже забыл об укусе Андре.
— У тебя губа раздулась.
— Я ударился.
— Обо что?
— О телеграфный столб на улице в Триане. Вот что получается, когда не смотришь под ноги.
— Мама! Пап ударился о телеграфный столб…
Из кухни показалась жена в фартуке в мелкую голубую клеточку с кастрюлей в руках. — Правда, Тони?
— Ничего страшного, ты же видишь.
Мать и дочь были похожи до такой степени, что, когда они находились рядом, ему бывало немного не по себе.
— Запарился?
— Не очень. Мне надо еще немного поработать.
— Обедаем в половине седьмого?
— Думаю, управлюсь.
Они обедали рано из-за Мариан, которую укладывали спать в восемь. Она тоже была в фартуке в голубую клеточку. У нее выпали два передних молочных зуба, и это придавало ей какой-то патетический вид. На несколько недель она стала как бы ребенком и старушкой одновременно.
— Можно я с тобой, пап? Я не буду шуметь.
Кабинет, в котором на простых деревянных полках стояли зеленые папки и были навалены стопки различных проспектов, выходил окнами на дорогу, и Тони с тревогой ждал, когда проедет «ситроен».
Рядом находилась гостиная, как ее называл архитектор, самая большая комната в доме, задуманная как столовая и гостиная одновременно.
С первых же дней стало ясно, что для Жизель не очень-то удобно ходить туда-сюда с блюдами, вставать из-за стола, чтобы приглядеть за кастрюлями, и они решили есть на кухне.
Кухня была просторной и светлой. Помещение за кухней служило прачечной. Все было продумано до мелочей, все сияло чистотой, каждая вещь находилась на своем месте.
— Из ваших слов можно заключить, что ваша жена прекрасная хозяйка?
— Да, господин судья.
— Вы поэтому на ней женились?
— Когда я женился, я еще не знал этого.
Он прошел три стадии допроса, если не четыре. Первую в его доме в Сен-Жюстене, когда жандарм, а потом лейтенант забросали его вопросами, которых он не понимал. Затем наступила очередь инспектора Мани, уже в Пуатье, который сверял даты и часы, восстанавливая все его передвижения.
Подробности его частной жизни никого не интересовали — жандармов меньше всего, потому что они жили точно так же.
Со следователем Дьемом, с психиатром, с адвокатом все было по-другому. Например, к Дьему Тони доставляла машина с решетками на окнах, она же увозила его обратно в тюрьму, в то время как следователь шел обедать или ужинать домой.
Дьем раздражал его больше всех, возможно, из-за возраста. Следователь был на год моложе его и всего полтора года назад женился. У него только что родился первенец.