Раздался громкий и бесцеремонный хохот. Незнакомец дунул в сторону голубого столба и снова дернул Владимира за рукав.

– Нет, сокол мой, нам с тобой не туда! Нам совсем в другую сторону.

– Куда? – голос дрожал от страха.

– Куда? В Геенну Огненную… А что такое? Ты чем-то не доволен? – незнакомец хмыкнул.

В тот же миг голубой столб стал трепетать, бледнеть и укорачиваться. Углы комнаты вновь заволокло сумраком. Раздался короткий, словно обрезанный трубный звук, чирикнули возбужденные ангелы. В их беглых прощальных взглядах прочиталась такая печаль, что Владимир в очередной раз содрогнулся от непостижимого, безвозвратного горя, предчувствия неминуемой катастрофы. Раздался мягкий хлопок, и столб исчез – будто его и не было.

– Пойдем! – властно изрек незнакомец, – нам лучше уйти до рассвета – легче будет путь.

– Я не хочу, я не пойду с вами! – голос Владимира прозвучал слабо, просительно, почти трагически. – Отпустите, умоляю!

– Отпустить тебя? Ты в своем уме? Хозяин приказал доставить тебя к месту назначения, причем без проволочек.

– Отпустите, а!

– Да не дрожи. Смотреть противно… Где твоя гордость? Лоск, бравада, Вольдемар? Куда исчезло все? Неужто это ты – губитель женщин, любитель рифм, софист, философ, лицедей? Стыдись, от страху ты покрылся потом и дурно пахнешь… Где же твой парфюм? Ну ладно, я тебе потом его пришлю. Что братец, страшно? Ну, а как ты думал? – незнакомец рассмеялся. – Уж сколько раз бывал я порученцем, гонцом, конвойным, стражем, наконец: и всякий раз бываю я довольным. Чего греха таить? Мне сладок этот крест! Замечу, из пристрастия к тебе, к твоей натуре тонкой я буду иногда, когда нахлынет рифма, увлекать тебя стишками. Ты не против? – прозвучал нарочито дурашливый вопрос. – Хотя по части стихоплетства, я признаюсь, ты пальму первенства на финише возьмешь… Но, от судьбы своей, дружочек, теперь-то ты уж точно не уйдешь.

Владимир опустился на стул и покосился на мужчину. Темный плащ полностью скрывал его высокую фигуру, лица почти не было видно, вернее, создавалось впечатление, что его визави прячет взгляд.

– Скажите мне… я умер?

– Ну… как тебе сказать, ты умер, но живой, – вяло отозвался собеседник.

– Не понял?

– Куда тебе понять? Твои познания не далее стихов и глупых рассуждений об удовольствиях идут. А дальше глянуть было лень?

– О чем вы? Я не понял снова.

– Не понял он. Вот зарядил, как Попка-попугай! Хоть лекцию тебе читай… А ведь по части лекций это – ты у нас мастак. Забыл, как глупой Глашке лекции читал? Стоял я рядом и от смеха умирал. Нашелся лектор по анатомии! Ты приуныл? Пожалуй, я к тебе необъективен. А лекция была чертовски хороша! Тебя я незаслуженно обидел. Прости меня, любимая душа, – произнес он с умилением. – Нет, если б не по нраву мне были лекции сии – меня бы рядом не было с тобой. А так, как ни крути – ты мой и только мой…

Господин в темном плаще явно упивался своей речью:

– Придется просветить тебя немного, ведь предстоит нам дальняя дорога. А ты меня расспросами измучишь. Изволь, все в краткости получишь. От долгих перораций я устал. Так вот: душа – бессмертная монада. Хм… корпускулы, молекулы…, но это нам не надо… Слушай, мне скучно все это жевать. Тебе уж тридцать лет, пора бы было знать, что знает каждый смертный человек: уж сколько не умри – душа жива вовек. Ну, а тела – что в шкафчике одежда. Надел, носил и бросил. Чего о них жалеть? Ты понял?

– А я думал, это – выдумки, – обескуражено молвил Владимир.

– Вот-те, на! Выдумки! А ты подумал: жизнь, она – одна, и надо бы прожечь ее сполна. «Кто спросит?» – думал ты, – «нет Бога, нет и Сатаны?». Глупец! А что попы у вас «Закон» читали? А, я забыл, ты ж церкви избегал… И правильно делал, – удовлетворенно крякнул он. – Кстати, попы вещают о другом – мол, душа живет ОДНАЖДЫ. А после – две дороги: в Ад иль в Рай. Что более по вкусу – выбирай, – он снова хмыкнул. – Не мне судить попов. Не моя прерогатива, к сожалению, но то, что говорят они, порою… заблуждение. И каждый смертный отмечает многие рождения. Душа меняет лишь тела и опыт вечный обретает. Ладно, я потом подробней расскажу, как время будет. Короче – каждый грешен человек. Шаг сделал – счет ведется, судьба, как ни крути, за ним крадется. Хотя, о чем я? Ты же в университетах учился. Или не учился больше, а глумился?

– Над кем?

– Я замечал, над всеми: над товарищами, профессорами и даже… – голос незнакомца сделался нарочито зловещим, – над отцом духовным. Тебя тянуло к действиям греховным. Последним обстоятельством доволен я весьма.

– Неправда! Кто вам это рассказал?

– Опять сморозил глупость. Секрет тебе открою: я всюду рядышком бывал! Я, почему упомянул твое учение? Ты должен знать грехов перечисление – семь смертных человеческих грехов. Фому Аквинского[1] читал? А свод Григория Великого[2]? Сии мужи, но я – не их поклонник, «оформили научно» семь грехов. Приврали понемножечку фривольно. Но список по сей день таков: похоть (он же – блуд), обжорство, алчность, уныние, гнев, зависть и гордыня. Ну что, доволен? Ведь ты же это знал… Знал, но не верил? Ладно, я устал. А мне еще придется столько говорить. Как голос бы с тобой не посадить. Пойдем скорее. Все потом. У нас с тобою будет целый век. Я уболтаю тебя, глупый человек!

– Подождите, можно я прощусь?

– С кем?

– С… моим телом.

– Во, а ты сентиментальным оказался. Надо же! Ну иди, простись. Только недолго.

Владимир подошел к мертвому телу. Несмотря на ужасающую бледность, оно все еще было красивым. Заботливая рука друга прикрыла кровавую рану кружевным платком. Алые пятна живописно вспухли на французской вязи белого изысканного кружева. Русые локоны слиплись в тех местах, где пролилась кровь, длинные ресницы неплотно прикрывали веки, обнажая край серого, потухшего взгляда. Уголки губ скорбно опустились вниз, темная струйка сочилась по заострившемуся подбородку. Профиль стал резче, тоньше и прозрачней.

– Ах, какой кровавый натюрморт! Его можно назвать: «Бургундское на скатерти», или «вишни в сливках», или «снегири на снегу». Ладно, что – то я увлекся не на шутку. Важность момента, а я глумлюсь над бедным мальчиком, – шутовски проговорил незнакомец и притворно всхлипнул.

«Maman! Моя мама увидит это и умрет от горя. Она ведь не знает, что я не умер… до конца», – удрученно размышлял Владимир.

– Смотри, ха-ха, Игнат как испугался! Какую деятельность бурную развел! За лекарем послал. Идиот! Надо за священником, родимый, посылать, а он за лекарем – едрёна мать!