– Зачем вы так? Он – друг мой, он расстроен.

– Да?? Это он пока… Сейчас жандармы быстро набегут, и казака в тюрягу упекут. Подумают, что он тебя пришил, ведь он с тобою только и грешил.

– Как? Так он невинно пострадает. Ведь, убил меня не он, а Шафак! Ах, как он мог? Я так его любил!

– Ну вот, опять ты нюни распустил! Любил он… Никого ты не любил. Не зли меня! Помнишь, тебя твоя подружка просвещала… ну эта… Как её? Кудрявая? – Мари! Она же оградить тебя хотела от сложностей… мужской любви. Патрицием тебя звала и даже восхищалась покупкою «игрушки»… Жаль, не поверил ты своей подружке. Кастрат-то оказался так жесток! Хорошим содомита был урок!

– Подождите, у меня до сих пор горло болит. А вы сказали, что я умер. Что-то здесь не так.

– Не так? Да просто ты – чудак и многого не знаешь, а потому не веришь мне. Так слушай: только умер человек, уж душу тянут к месту назначения, у каждого оно – свое, согласно «Табели о рангах». Про ранги я шучу. Но смысл в том – душа уж воспарила, а тела боль в ней пару дней еще гудит. Не то чтобы гудит, скорей – зудит. Скоро боль пройдет, один лишь шрам останется и то, если свой облик прежний сохранить ты пожелаешь. На мой взгляд: у тебя славное тело, недаром все женщины тают при виде его. Посмотри, какой красавчик! А эта скотинка Шафак такую плоть испортил. Будет время – я им займусь отдельно, чтоб неповадно было всяким туркам русских убивать господ… Да черт с ним, пусть пока живет.

– Подождите.

– Ну, что опять? Какие вновь уловки? Тебе охота стать привидением иль дедом Банником при бане? Поверь, эти доли не твои и не принесут тебе удовлетворения. Твое – совсем иное назначение.

– Подождите, а зачем был этот свет и ангелы меня манили? Я видел, они были рады мне.

– Рады? Эти белоголовые канарейки, эти пуховые курицы, эти толстые, бесполые создания? Да они только делают вид, что рады. Они рады каждому. Позовут, поманят, обнадежат. А там Старик тебя начнет журить, картинки жизни совать под нос, где ты грешил. Ты станешь искренне оправдываться, страдать, унижаться, давать обещания, плакать, каяться. А что в итоге? В итоге – тебе прочитают длинную проповедь, унизят и растопчут морально, а это – такой удар по самолюбию… А самолюбие твое ох, какая ценная субстанция. Но об этом позже. Ты выслушаешь все смиренно, падешь на колени, будешь надежды лелеять. В итоге – Старик улыбнется по-вольтеровски и скажет: «Нет милок, не заслуживаешь ты рая… Иди, поучись малость, тогда приходи!» А? Каково? Небеса разверзнутся, и полетишь ты в Преисподнюю, а ангелы на прощание еще ручками помашут. Ты же видел их аппетитные ручки? Вот ими и помашут и глазками голубыми посмотрят на тебя с состраданием, слезу даже пустят на дорожку. И где ты окажешься? Снова у нас. Так зачем столько сложностей, когда итог один? Зачем укоры совести? Совесть, мораль – обветшалые понятия. Ты и сам не раз об этом говорил. Твой монолог об узости морали, когда ты Глашку на распутство соблазнял, я поместил в почетные скрижали. У демонов своя есть тайная скрижаль. А, впрочем, хватит! И времени на пустословие мне жаль! – чувствовалось, что новый собеседник сильно нервничал. – Не морочь голову ни мне, ни себе. Я так возмущен твоим вопросом, что даже рифмы подобрать не смог! Еще раз говорю: не зли меня, сынок!

– А… я что-то стал припоминать. Пока я спал, приходил какой-то господин. Он говорил, что мной доволен, награду обещал. Так как? – с надеждой возразил Владимир.

– Ты, братец, не дурак. Припомнил все! Это был наш Хозяин. Я здесь по его поручению. Награду получишь, всему – свое время.

Владимир снова почувствовал на себе цепкие пальцы. Теперь их хватка стала почти железной. Незнакомец потянул за рукав, увлекая его к окну. Дрогнули деревянные, крепко сколоченные рамы. Игнат и полуодетые женщины с ужасом увидели, как оконная створка открылась сама по себе, треснуло и раскололось стекло, со странным звонким, почти мелодичным дребезгом разлетелись по полу мелкие осколки. Из ночи потянуло запахом сырой земли и могильным холодом, две темные тени, похожие на сизый печной дым вылетели в окно. Игнат побелел. Трясущиеся от похмелья пальцы, соединившись в троеперстие, принялись лихорадочно осенять крестным знамением грешные тела прелюбодеев. В затуманенных мозгах всплыли обрывки, забытых некогда молитв: «Отче наш, иже еси на небесех!» Одна из девиц всхлипнула и громко взвыла: «Мамочка! Господи, спаси и сохрани, и помилуй меня, грешную!»

На востоке начала алеть ранняя заря, притихший перед рассветом лес дышал ночной свежестью, туман обильно увлажнил все живое на земле. Трава, цветы, изумрудный бархатный мох и даже пестрые спинки спящих ужей и лягушек покрылись каплями утренней росы. Тонконогие птахи сонно качались на ветках, пережидая густую темноту, они сожалели о том, что ночь перекрывала их многоголосые рулады. Их крохотным, легким душам так хотелось жить и петь, что сумерки воспринимались ими как досадное недоразумение, после которого опять придет новый солнечный день.

Владимир ощущал упоительное чувство полета, он летел рядом с темным господином. Его ноги едва касались верхушек берез и сосен, густая листва шелестела от прикосновения кожаных сапог. Он словно бы шел по живому, темно-зеленому ковру. Запахи ночных трав и цветов будоражили чувства. Он еще не покинул этот мир, а ему было невыносимо грустно от предстоящей разлуки. Казалось, отпустили бы его на землю – он кинулся бы целовать каждый листик, каждый куст и травинку. Он бы побежал просить у всех прощение… «Я хочу в церковь, к батюшке. Я хочу покаяния», – печалился он. Пальцы незнакомца еще сильнее сжали предплечье, рука занемела от боли.

Что ждало его впереди? Он снова почувствовал, что плачет. Они летели над поместьем.

– Подожди немного. Можно, я гляну последний раз?

– Я устал от твоих сантиментов. Может, хватит слезливых моментов? Последний раз посмотрю, последний раз покурю, может, еще развратом дать последний раз заняться? Я уверяю: этого у тебя будет в избытке! Не делай глупые попытки. Перед смертью не надышишься, не насмотришься и в «праведники» не запишешься. Ишь, он церковь вспомнил на прощание!

– Я даже не оставил завещание!

– И без тебя, голубчик, разберутся. Не бойся, уж наследнички найдутся!

Сердце сжалось от боли при виде двух господских домов, хозяйских построек. Ноздри уловили нежный аромат яблонего сада и запах свежескошенного сена. Прощально пахнуло молоком, кофе и свежей сдобой – искусный пекарь еще с ночи поставил в печь любимые Владимиром булочки с ванилью и маковые кренделя. Где-то во дворах протяжно мычали коровы, готовясь к утренней дойке. Пару раз кукарекнул петух, норовя луженое горло к утреннему крику. Слышалось сонное бормотание прислуги, короткие летние ночи не давали долго поспать.

В глубине дома почивала его мать. Ее сон был тревожным – мучили кошмары. Она еще не знала, что наступающее безмятежное августовское утро будет самым ужасным утром в ее жизни. После него она никогда не будет рада ни одному божьему утру.

Миновав усадьбу, от которой Владимир не мог оторвать прощального взгляда, они оказались в лесу. Его спутник сильно торопился, рассвет набирал силу. Они приземлились на широкой лесной поляне. Незнакомец вдруг сильно подрос и стал шире в плечах. Он притянул Махнева к груди, словно малое дитя. Владимир почувствовал: лоб и нос уперлись во что-то очень жесткое и холодное. Словно крылья гигантской летучей мыши, запахнулись полы длинного плаща. Темный господин задрожал, и вместе с ним вздрогнула земля. Свернутый из плаща гигантский кокон, в котором находилась испуганная душа Владимира, стал походить на диковинную куколку шелкопряда, увитую темными венами черной крови и сгустками железных мышц. Этот кокон вдруг принялся вращаться, вгрызаясь в пласты травяного дерна и комья чернозема. Земля разверзлась – кокон со страшным свистом улетел в Преисподнюю, увлекая с собой несчастного грешника. На месте, куда он вошел, обгорела трава, черный дым струился в утреннем рассвете.