литература, устное народное творчество… они хоть и не требуют чертежей, на что обычно жалуются в технических вузах, но достаются тоже не с налета. И при всей силе молодости, силу эту надо поддерживать. И снова — как не изумиться нашим студенткам, их быту. Они в основном были из Московской области, так как наш институт и назывался областным и в него принимали только из Москвы и области, иностранцев не было ни одного, меня же приняли только оттого, что я служил в Московском военном округе, как и Лева и Витька, которые последний год дослуживали при штабе Военно-Морских Сил. Наши девчонки на выходные ездили по домам и оттуда привозили продуктов, иначе бы им не вытянуть. Нам продукты было возить неоткуда. Мишка питался как-то загадочно, но голодным мы его не видели.

Речи о том, чтоб я что-то вынес за проходную, не было. В проходной всегда обыскивали. На видном месте висел стенд с фотографиями пойманных при воровстве. И я, сытый, возвращался в нашу комнату, всю увешанную фотоплакатами по технике безопасности. Рассказы мои о тоннах невиданной в продаже жратвы становились бессовестными. Но помогла потеря. Я потерял пропуск. Меня потаскали по начальству, в караул, дали выговор и выдали дубликат. А пропуск нашелся. Он был в учебнике старославянского. Всегда на бегу, в метро, в трамваях, да где угодно, мы не выпускали из рук учебники. Вот, видимо, заторопился и забыл. Я дернулся сдать пропуск, но родилась мысль — сводить ребят по очереди на работу и накормить хотя бы по разу как следует. Тем более чтоб не думали, что я вру про изобилие.

Мы были примерно одинакового роста, одного типа лица, русые. Кстати, немного позднее, когда мы, по линии шефства, дружили со студентами Института имени Патриса Лумумбы, один китаец говорил мне, что так же, как они нам, так же и мы им кажемся совершенно на одно лицо.

Парни мои долго сомневались, наконец решили: рискнем. Составили очередь. Первыми побывали моряки. В раздевалке я просил еще один халат, обувь оставалась своя, потому что ходить в колодках надо было уметь и новичков сразу бы заметили. Я провел их где посуше, накормил как следует, но в убойный цех не повел, да они и не просились. Кстати, и сам-то я не был там, так только, врал.

Последним повел Мишку. Переодел, привел в склад-холодильник. Он недоверчиво смотрел на длинные полки, заставленные мясными хлебами.

— А не посадят?

— Да бери любую! — И чтоб поощрить Мишку, разломил мясной хлеб, выкусил часть середины, остальное картинно выкинул в браковочный ящик. — На ливер или на студень.

Мишка, можете мне не верить, схватил другую буханку и… съел ее почти всю. Только корки оставил. Пошли дальше. Через колбасные цеха, где Мишка ел, именно ел, а не пробовал, в отличие от Левы и Витьки, различные сорта колбас, от простых, вареных, докторских, диетических до ветчинно-рубленых, до копченых. Ел простые и охотничьи сосиски, все ел. Бедный Мишка, когда мы пришли в цех, где делали ветчину в форме, потом окорока, буженину, карбонат, вещи все вкусные, есть Мишка не смог физически. Но так хотел! Чуть не плача, спрашивал: «Неужели нельзя хоть кусочек взять с собой?» — «Нельзя». — «Тогда ты иди, работай, а я похожу, похожу и опять есть смогу». — «Ладно, ходи».

В тот день я не был у конвейера, был на студневарке, то есть мог отлучаться, и навещал Мишку. Он ходил по коридору, тужился в туалете, но организм ничего из себя не выпускал и не принимал. Смена кончилась, надо было уходить. Мишка попробовал насильно сжевать кусок окорока, но случилась тошнота. Мишка вышел из туалета зеленый и есть больше ничего не хотел.

— Ты ведь не Гаргантюа, не Пантагрюэль, — говорил я в трамвае.

— Кто, кто?

— Читать надо по программе, — назидательно отвечал я.

Но Мишка поел еще все-таки колбасы в тот день. У кого-то из нас была получка. И конечно, пирушка по этому поводу. Это, кстати, одна из причин, что не держались деньги — их пускали на общие радости. Мы не были ангелы и частенько, боком, мимо комендантши, волокли на сдачу десяток-другой пустых посудин, но, сразу скажу, что дико было потом слышать о серьезной проблеме пьянства студентов. Нет, этого у нас не было.

Как водится, на выпивку хватило, а на закуску осталось только на ливерную колбасу. Наглядевшись, как ее делают, я взмолился:

— Парни, давайте хоть в кипятке обварим.

Поставили чайник, вода закипела, опустили колбасу. Слабая оболочка лопнула, колбаса превратилась в жидкую кашицу. И — вот не забыть даже ради юмора — наливали в стакан выпивки, в другой через край чайника наливали эту кашицу и получалось, что мы не закусывали, а запивали колбасой. Но и то, обычный девчоночий рацион: селедка, хлеб, чай с подушечками — был в дни наших получек разнообразнее.

Но — дело прошлое — пару раз я порадовал пятый этаж мясными изделиями. Чем-то я приглянулся охраннику в проходной. Я их не запоминал, всегда бежал, торопился, с мокрыми после душа волосами, старался подставить голову сквознякам, чтоб волосы высохли до занятий, в проходной терпел ощупывание, показывал и прятал пропуск и бежал дальше. Но один раз меня обыскали тщательнее обычного. На другой день тоже и на третий. Это очень противно, когда тебя обыскивают, но ведь и у них работа собачья. На четвертый раз охранник завел меня в комнату досмотра, там никого не было.

— Ты студент?

— Да.

— У меня сын тоже студент. В общежитии живешь?

— Да.

— У меня тоже в общежитии, только в другом городе. Голодно небось?

— Мне-то с чего голодно? Мне б только сюда доехать.

— А до завтра как? Вечером-то как?

— Ну, не неделя же. Чай пьем.

— А вот выходные. Как?

— Да ничего, живем. Парням похуже. Но тоже работают, так что терпимо.

— На вот, порадуй товарищей, — и охранник стал совать мне два батона дорогой сухокопченой колбасы, которая даже и для работников комбината была редкостью, потому что делалась в цехе, куда нужен был особый пропуск. — Бери, бери, — совал он. — Не бойся, еще не учтенная. Бабу засекли, пожалели: одинокая, дети, без мужа, акта не делали, так, внушение.

— Ни за что не возьму. — «Мало ли что, подумал я про себя, знаем мы вашу породу, заметут, а мне в институте позориться, да еще такой работы лишаться».

И так и не взял. Он уговаривал меня и завтра и послезавтра, и я видел, что он не хочет засечь меня, и окончательно дрогнул, когда он признался, что сын у него не