Витька прибежал за дровами вприпрыжку, похвалил мое усердие.

— Конечно, как тут Рите устоять, — сказал я, — у тебя нос больше моего, прямо гоголевский. И чего это девчонки большеносых любят?

— Да где тебе, дровосеку, чего понять, — отвечал Витька. — Ты давай, негр, работай, солнце еще высоко. — И опять вприпрыжку, теряя поленья, умчался.

Я и работал, да так разошелся, что остался в одной рубахе, без шапки, тем более и работа была на редкость родная. Не нами выведена мудрость, что работа лечит. Я и вылечился от Риты. Мне, как говорится, было и так хорошо, когда разогрелся.

И вдруг услышал истошный женский крик. Выскочил, как был, из сарайки, увидел группу парней и услышал другой крик:

— Серега, он с топором, беги!

С крыльца кинулся молодой мужчина с окровавленной рукой. Я в дом. Дверь террасы открылась, Витька впустил меня и за мной захлопнул. Оказывается, пришел муж Риты и его компания. Оказывается, Рита была замужем. Кто знал, что внешность Витьки для нее выше условностей брака. Рита успела увидеть мужа, закричала, Витька выскочил на террасу, а муж уже открывал дверь. Витька так рванул дверь, что ободрал ему кожу на руке. А тут и я с топором.

Мы оказались в осаде.

— Ритка, выйди, — кричал муж, прибавляя слова похлеще арго, жаргонов, эвфемизмов, такие, которые по лексике и семантике были зело экспрессивны.

— Не выйду, — отвечала Рита.

— Чего делать? — спрашивал Витька.

— Ты меня любишь? — ответно спрашивала Рита.

— Ты мне нравишься, — совершенно честно отвечал Витька.

— Наташ, тебя не тронут, иди за милицией, — распорядилась Рита и закричала: — Уходи, не выйду!

— Подожгу! — орал муж. Для экономии места остальные его слова можно не приводить.

— Не надо милиции, — сказал Витька, — сами поговорим.

Он распахнул дверь террасы и вышел на крыльцо. Я с топором стоял сзади как резерв главного командования.

— Эй, ты!

— Эй зовут лошадей, да и то не всех, — справедливо ответили нам.

— Выходцы из села, — сказал я, — пословицы знают.

— Ритка, не выйдешь — домой не приходи! — орал муж. — Ишь . . .!

— Витя, — приказала Рита, — крикни, что Маргарита вообще не придет.

— Подойди, — громко сказал Витька, так как понятно стало, что орать на таком расстоянии можно потише.

— Пошел ты, откуда родился!

— Извини, что руку оцарапал.

— Это-то? Ну, это-то . . .!

— Не выражайся!

— Я тебе еще выражусь по морде, студент сопливый!

— Витя, — визжала внутри Рита, — не разговаривай с этим гадом!

— Ты! — повысил голос Витька. — Слышь! Сереж, иди, выпьем. Да один иди, ничего тебе не будет.

— Вас-то двое, — уперся муж.

— Возьми одного с собой.

Они пришли на переговоры вдвоем. Остальные отошли и стали курить. Рита замотала Сергею руку. Мы сели одной мужской компанией. О какой-то закуске Сергей заметил: «Из дому, сволочь, утащила. Хотел парням вынести, уж похвалился — нет. Не сама же стрескала. Значит, вам. Своего нет, так хоть чужая баба подкормит».

— Серега, ты служил?

— Ну?

— Так какого ж ты тогда? И мы служили. — Витька стал разливать шампанское, но Сергей закрыл свой стакан раненой рукой.

— Я все перепробовал, и денатуру лопал, и «аптеку», но эту бабью шипучку… — и он опять выразил свое отношение кратким выражением.

— Пей чего дают, — сказала из угла Рита.

— Ну, так вот, — приступил Витька к переговорам, — в гости прийти конституция не запрещает.

— И решать мне, — это опять Рита.

— Да, — неосторожно подтвердил Витька, — пусть она сама решает.

— А я уже решила.

Тут вмешалась Наташа:

— Вы решайте что угодно, только не здесь. Ведь правда? — спросила она меня, подходя и поправляя мне прическу. — Ты дрова все поколол? Или еще остались. А если устал, так и не коли, отдохни, потом закончишь. Приляг, приляг на софу, только разуйся.

Но Рита уперлась:

— Я скажу здесь. Я люблю Витю. И тебе он, Серьга, не ровня. У тебя все кореша да кореша, да мать да перемать. И тебе от меня одно надо, ты это знаешь. А я еще и человек. И что хотите делайте, — Рита помолчала. — Но ночевать я домой приду, а то ты с горя напьешься, еще бы — жена ушла — и дом спалишь, в постели будешь курить.

— А сейчас все уходите, — велела Наташа. — А ты куда? — это мне.

— Не могу я друга оставить.

— Иди, но возвращайся. Топор в доме оставь. А то я женщина слабая, беззащитная, кофе пью без всякого удовольствия, мало ли что, оборону держать.

Сергей толкнул меня, кивнул на Натащу и показал жестом — ненормальная.

— Это из Чехова, — защитил я Наташу.

— Да хоть из . . .!

— Опять? — закричала Рита. — У, пьянь тропическая! Я тут останусь. Витя!

Мы вышли. Компания окружила нас и, если можно так выразиться, мысленно кровожадно потирала руки.

— Оставьте, ребята, — сказал Сергей, — парни здесь ни при чем.

Мы сбросились, зашли, тогда еще не в «стекляшку», а в «деревяшку» возле платформы и поговорили.

— То-то она мне всю неделю: да такой культурный, да так может поговорить, да такой начитанный, да где тебе, да ты и «Муму» не читал, дай, думаю себе, погляжу на культурного. Вообще-то ее драть надо, чтоб на стенку лезла, и культуры б не захотела.

Еще мы хохотали над тем, как я бежал с топором, как они отхлынули от крыльца.

— Витек, — говорил Сергей, зубами затягивая узелок на бинте и отплевывая волокна марли, — бери, я не обижусь. Бери! Книги будете читать. Вот ключ, иди хоть сейчас. Я все равно часто у матери ночую. Но только предупреждаю — ты с ней намучаешься, и чтоб Мне с похмелья всегда чего-нибудь держи. Бери ключ! Адрес… да пойдем, сам провожу.

— Не надо, — отвечал Витька. — У меня койка в общежитии, мне хватает.

Прошли каникулы, вновь загудели комнаты общежития и аудитории института. На древнерусской ныне покойный профессор Кокорев спросил:

— Как, выполнили мое задание?

И весь курс потупился. И я в том числе, а ведь клялся себе, что за каникулы найду слова Достоевского, относящиеся к воспитанию детей. Говоря перед тем, профессор зачитал слова и, улыбаясь, заметил, что говорить, откуда они взяты, не будет, чтобы мы нашли сами. В Достоевском, которого печатали в год по чайной ложке, мы были слабеньки, но профессор назвал и роман, откуда они взяты.

Вот эти слова (я увидел их долго после института):

«От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль!..», «Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет…», «Через детей душа лечится».

Сейчас, когда Достоевского издают и он