Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как супруга купца Амалия Ризнич не была принята в высшем обществе Одессы, но общалась со многими. Красавица очень любила играть в карты, держала свой салон, привлекательный для молодежи, и многие молодые люди были в нее влюблены. Время проходило весело и шумно. Конечно, увлекся экзотической красавицей и Пушкин!
Человек образованный, учившийся в Болонском университете, меломан, не жалевший средств на поддержку одесской оперы, Ризнич отличался гостеприимством и любезностью. Пушкин был частым гостем в его доме. Он увивался за Амалией, но взаимностью не пользовался. К тому же у него было много соперников, а Иван Ризнич, на восточный манер, внимательно следил за поведением своей жены, заботливо оберегая ее от грехопадения: к Амалии был приставлен верный слуга, который выслеживал каждый ее шаг и обо всем доносил своему господину.
Ризнич пробыла в Одессе немного времени: беременность и роды расстроили ее здоровье. После рождения сына, который прожил недолго, она уехала лечиться. Лечение не помогло – Амалия умерла всего лишь 22-х лет от роду. После ее кончины Ризнич еще раз женился, обанкротился и с новой женой переехал в Киев, где получил должность директора банка.
Пушкин узнал о смерти Амалии только летом 1826 года в Михайловском и, оплакивая прекрасную женщину, написал прощальное стихотворение «Под небом голубым страны своей родной / Она томилась, увядала…»
Еще одна муза Пушкина, Каролина Адамовна Собаньская, происходила из знатного, но обедневшего польского рода. Она приходилась старшей сестрой Эвелине Ганской – второй жене Оноре де Бальзака.
Каролина рано вышла замуж за подольского помещика Иеронима Собаньского, родила дочь, а потом развелась с мужем, который был на 30 с лишним лет старше ее. Дальнейшая ее жизнь была полна приключений: Каролина Адамовна стала любовницей начальника военных поселений в Новороссии графа Витта, который сделал ее своей помощницей по сыску и доносам. Фактически агентом и осведомителем. Конечно, об этом ее многочисленным поклонникам не было известно.
Салон Каролины Собаньской привлекал яркое мужское общество, людей с разными политическими взглядами, порой неосторожных в высказываниях. Красавица Каролина была чудесной музыкантшей, прекрасно играла на рояле, великолепно пела, завораживая своих гостей. Гости слушали музыку, восхищались, болтали, спорили – а Каролина, в свою очередь, тоже слушала их внимательно, запоминала и передавала информацию графу Витту. Пушкина Собаньская выделяла из прочих и привечала, но вполне возможно, что шпионила и за ним. А Пушкин был очень несдержанным на язык! Таким образом, через графа Витта, сам Аракчеев оказывался в курсе всех колких высказываний и эпиграмм молодого поэта. Не исключено, что и Воронцов был осведомлен обо всех необдуманных словах своего подчиненного.
Елизавета Воронцова
Поначалу Воронцов, образованный человек, меценат и покровитель искусств, вполне доброжелательно отнесся к начинающему поэту Пушкину, но очень быстро их отношения разладились. Версий, почему Воронцов ненавидел Пушкина, а тот платил ему злыми и оскорбительными эпиграммами, три.
Первая: граф Воронцов был человеком совершенно иного склада, нежели добряк Инзов, и относился к Пушкину совсем иначе, пытаясь заставить его выполнять служебные обязанности. Воронцов любил людей дисциплинированных и исполнительных, а Пушкин был лодырем и крайне неусердным чиновником, за что и пострадал.
Вторая: Пушкин соблазнил супругу Воронцова Елизавету Ксаверьевну, и она даже родила от него дочь.
Третья: связь Пушкина и Воронцовой была чисто платонической, а стихи, посвященные графине, – лишь обычной поэтической данью красоте. Но простодушный Пушкин, не умевший скрывать свои чувства и искренне восхищавшийся Елизаветой Ксаверьевной, стал прикрытием для ее реальных любовных отношений.
Пушкин действительно был крайне неприлежен, и служебная карьера его не интересовала совершенно. Такое отношение не могло не раздражать деловитого и крайне ответственного Воронцова, и у него имелись все основания не любить и не уважать своего подчиненного. За супругой графа Пушкин ухаживал, но таковой была принятая в светском обществе манера поведения, да и поклонников у Елизаветы Ксаверьевны была масса. К тому же она была старше Пушкина на семь лет. Впрочем, разница в возрасте поэта никогда не смущала. Но все же следует подробно разобрать третью версию.
Урожденная Браницкая, Елизавета Ксаверьевна приходилась внучатой племянницей светлейшему князю Потемкину. Она уже перешагнула за тридцатилетие, но красота ее не увядала.
Графиня Елизавета Ксаверьевна знала толк в изысканных развлечениях. Она сама и ее ближайшие подруги участвовали в любительских спектаклях, организовывали роскошные балы. Пушкин не пропускал ни одного вечера, устраиваемого в доме графа Воронцова.
К тому же Елизавета Ксаверьевна была талантливой музыкантшей. В ее доме имелся портативный орган, на котором она прекрасно играла.
«Нельзя сказать, что она была хороша собой, но такой приятной улыбки, кроме ее, ни у кого не было, а быстрый, нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь. К тому же польское кокетство пробивалось в ней сквозь большую скромность, к которой с малолетства приучила ее русская мать, что делало ее еще привлекательней», – описывал ее внешность придирчивый мемуарист Филипп Вигель[60].
Ей Пушкин посвятил стихи «Сожженное письмо», «Ненастный день потух…», «Желание славы», «Талисман», «Храни меня, мой талисман…», «Все кончено: меж нами связи нет».
Ответила ли Воронцова на любовь молодого поэта? Опытная светская львица, она то приближала к себе молодого человека, то, наоборот, отдаляла… А темпераментный и молодой Пушкин не скрывал своего интереса, говорил ей комплименты, а порой и колкости, посвящал мадригалы, словно нарочно обращая на себя внимание. И хотя светское галантное ухаживание было в обычаях того времени, со стороны их отношения могли выглядеть весьма подозрительными.
Так, однажды Елизавета Ксаверьевна прошла мимо Пушкина и тут же обратилась к кому-то с вопросом:
– Что нынче дают в театре?
Не успел спрошенный раскрыть рот, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце, с улыбкою ответил:
– «Верную супругу», графиня.
Воронцова вспыхнула, отвернулась и воскликнула:
– Какая дерзость!
Поэт публично позволил себе весьма откровенный намек на супружескую неверность графини. Но повел бы он себя так, если бы сам был ее любовником? Скорее всего, нет, а слова эти выражали