Риз был прекрасен до ужаса. Что только усложняло задачу Тэйлы.

Она опустила кусок трубы на его затылок. Послышался легкий хруст, и Призрак мешком свалился на пол.

— Похоже, сегодня судьба решила трахнуть тебя, Хеллбой, — она посмотрела вниз, чувствуя жалость к нему, но отмахнулась от глупых сантиментов, приписав их посткоитальной мягкости. — И она еще даже не закончила предварительные ласки.

Джем ворвалась в дом родителей в Верхнем Вест-Сайде, надеясь, что звонок был розыгрышем. Разбитая ваза, поломанные призовые орхидеи ее матери и кровь на полу гостиной, говорили об обратном.

— Сукин сын, — пошептала Джем, не обращаясь ни к кому конкретно, хотя в основном злилась на себя.

Если бы она восприняла угрозы всерьез. Если бы она не взяла трубку, когда ублюдок первый раз позвонил с предложением вырезать для него органы. Если бы она не отказала ему, когда тот звонил снова три дня назад. Если бы…

Неважно. Ущерб нанесен.

Но это уже не имело значения, почему тот телефонный разговор двухнедельной давности снова и снова прокручивался у нее в голове?

— Итак, Джем, что скажешь?

Она кинула взгляд на родителей, занятых гостями на заднем дворе. Они устроили ежегодное весеннее барбекю для персонала больницы, в которой работали. Как Сенсор-демоны, ее родители были тер'тасео — демонами, живущими и работающими среди людей, и это было неплохо. Однако проживание в этой реальности не давалось безболезненно. Каждые полгода им приходилось возвращаться в Шеул и проходить мучительный двухнедельный ритуал регенерации.

— Я подумала над вашим предложением, — ответила Джем, понизив голос. — И мой ответ отрицательный. У вас денег не хватит, чтобы я согласилась делать эту работу.

— Я настоятельно прошу тебя передумать.

— Ни за что.

— Никогда не говори никогда, доктор. — В трубке раздался безумный смех. Ублюдок закончил разговор, а Джем осталась стоять, ее сотрясала дрожь и тошнило.

— Джемелла, дорогая, ты не очень хорошо выглядишь.

Застигнутая врасплох матерью, Джем подпрыгнула от неожиданности и развернулась.

— Все в порядке, небольшие проблемы на работе.

— Должно быть, не такие уж небольшие. — Ее мать, чье человеческое имя было Эйлин, протянула ей бокал маргариты. — Похоже, тебе это нужно больше, чем мне.

Джем выпила напиток залпом, хотя редко притрагивалась к алкоголю. В состоянии опьянения, она рисковала, что защитное заклятие, вытатуированное, чтобы контролировать ее демоническую половину, ослабит свое действие.

В тот день она так и ограничилась одним бокалом. Но сегодня, обыскивая дом родителей в надежде, что они просто спрятались в одной из комнат, хотя кровь на полу свидетельствовала об обратном, она подумывала совершить набег на отцовский бар и выпить все, что горит. Прямо сейчас ей даже хотелось выпустить на волю своего внутреннего демона.

Джем оставила напоследок свою старую комнату, в которой родители ничего не тронули с того дня, когда она съехала, почти пять лет назад, чтобы поступить в медицинскую школу — на два года раньше сверстников, спасибо родителям, которые поднатаскали ее по профильным предметам. Они всегда мечтали, что она вернется домой после получения диплома, чтобы жить с ними до замужества, как поступало большинство отпрысков Сенсор-демонов. Но Джем не была Сенсором, и хотя она любила семью, которая ее удочерила, вместо того, чтобы убить в младенчестве, ей нужно было личное пространство, чтобы лучше узнать саму себя и свои возможности.

И ей совсем не хотелось, чтобы за нее решали, чьей женой стать.

Комната Джем, выдержанная в черных, темно-красных и синих тонах, сводила мать с ума, что, собственно, и требовалось. Джем всегда была бунтаркой, и, наверное, за эти двадцать четыре года ее родители не раз пожалели о своем решении удочерить девочку. При этом она никогда не сомневалась в их любви. Мать каждый вечер обнимала ее перед сном, а папа брал с собой на прогулки каждое третье воскресенье месяца. Понимая, что ей предстоит жить среди людей, они сделали все, чтобы ее детство было самым обыкновенным, включая посещение церкви, ночевки у подруг и походы. Пока ей удавалось избегать мыслей о накрепко запертом подвале, Джем почти верила, что они все нормальные люди.

Хотя Джемелла не ожидала ничего нового, она обыскала свою комнату и обнаружила именно то, что и предполагала. Ничего. Упыри действительно захватили ее родителей, чертовы ублюдки. Джем направилась к двери и застыла, поравнявшись со шкафом.

Нет.

Но она должна. Слишком долго она этого избегала.

Сердце Джем забилось быстрее, когда она открыла антресоль и принялась шарить там рукой, пока не нащупала толстый фотоальбом, приклеенный скотчем к верхней крышке шкафа. Девушка отодрала его и чуть не выронила, так сильно дрожали ее руки.

Она почти не открывала его. Альбом весил больше, чем казалось — вымышленная тяжесть воспоминаний: того, что могло бы быть, но не случилось.

Боже, ей бы только в драматических постановках выступать.

Чувствуя к себе отвращение, Джем открыла альбом и бегло просмотрела около двадцати фотографий. На всех были люди, даже не подозревающие, что их снимают. С большого расстояния.

Тэйла Манкузо и ныне покойная мать истребительницы.

Ей понадобилось три минуты, чтобы пристегнуть Призрака к кровати. Хотя идея убить демона казалась заманчивой, Тэйла знала, что для «Эгиды» живой он куда полезнее. По крайней мере, именно так она себя уговаривала, лишь бы не думать о том, что она в долгу перед ним за спасение жизни.

Потом Тэйла приняла душ, натянула старые джинсы и безрукавку и еще раз проверила, дышит ли он и крепко ли привязан. Призрак был распластан на кровати, руки вытянуты над головой и прикованы к спинке.

В бессознательном состоянии он был прекрасен. Раньше Тэй боялась рассматривать его, Риз бы заметил, что она делает. Но теперь у Тэйлы наконец появилось время повосхищаться совершенным, как у атлета, телом.

Сильные мускулы обнаженной груди переходили в тугие мышцы живота, которые так и кричали о многочасовых упражнениях. Кулон в форме кадуцея соскользнул в сторону и теперь почти касался едва видимого шрама на его плече. Когда девушка наклонилась ниже, то увидела еще несколько — они были едва заметными. Тэйла сомневалась, что обнаружила бы их в менее подходящих условиях — в окно ярко светило полуденное солнце.

Боже, казалось, что на его теле не меньше тысячи тончайших порезов, заживших, но оставивших шрамы.

Она осторожно провела пальцем по его правой руке, обводя витиеватую татуировку, твердые мускулы и пульсирующие веревки вен. Эта рука обвивалась вокруг нее. Обнимала. Никто не делал этого с тех пор, как умерла ее мать.