Так быстро, как умел, а все одно догнать провожатого не выходило. Вот же, и хром тот на обе ноги, и горбат, чего зеленый кафтан скрыть не способен, а ловок — куда там здоровым.

Наконец отворилась другая дверца.

Беззвучно.

Пахнуло медвяным цветочным ароматом, теплом по ногам потянуло, и провожатый рученькой указал, мол, туда иди. А сам к стеночке.

И в стеночку.

Хозяин, стало быть? Иль кто из младших? Сказывали, будто бы Хозяева в тереме царском не приживались, будто бы чар тут всяких наставлено было, от которых оне силу теряли.

Врали, значит.

— Будь гостем, — молвила царица. — Проходи, Арей… шубу примите…

…ее покои были обыкновенны.

Пожалуй, на матушкины похожи. Только побольше.

Потолки высокие цветами расписаны и птицами райскими. Краски яркие, птицы что живые, перелетают с ветки на ветку, того и гляди запоют.

Оконца узкие.

С витражами.

И вновь сидит на камне дева златовласая в платье простом, а у ног ее лебеди и утицы. Кормит она их? Или просто приманила? Картина благостная, да только отчего-то при взгляде на нее дрожь пробирает.

…а шубу приняли.

…подскочили девки в летниках простых, пусть и из шелку шитых. Взяли с поклоном, унесли. Принесли стульчик махонький, резной.

Стены беленые коврами прикрыты, для теплоты, ибо даже летом в тереме каменном холод идет. Не спасают от него ни жаровенки с углями, ни алый камень, магией напоенный. Камень горяч, и воздух над ним подрагивает.

— Меду? Квасу?

— Воды, если можно. — Арей садиться не смел.

— Воды? Тоже боишься, что отравлю? — Царица склонила голову набок. И так молода вдруг сделалась, даже не молода — юна, что весна первая.

…только разве ж весна позволит запереть себя в клетке золотой. А покои эти клетка и есть. И девки услужливые, и старушки, что на сундуках посели, вперились в Арея бельмяными глазищами — не дозволит ли он непотребного — как есть надсмотрщицы.

— И в мыслях не имею. — Арей посох к стеночке прислонил, зело надеясь, что не грохнется он. — Но жарко… вода хорошо жажду утоляет.

— Что ж, если так…

Рученькой махнула, и воду подали, студеную, ключевую, будто только что из родника взятую. Выпил, и зубы заломило.

— Доволен ли ты ныне, Арей?

— Благодарю, матушка…

…хотя бы за воду, поелику пить и вправду охота была.

— …не спеши… я тебя не для того позвала. — Она присела на стульчик сама, и девки метнулись с подушками да опахалами, с подносами махонькими. На одном — яблочки лежат моченые, на другом — орешки, на третьем пряники… еще что-то было, а что — Арей не разглядел.

Завели, закружили хороводом, загомонили разом.

— Кыш, — велела царица. — Прочь подите. Не мешайте.

Отступили, но не ушли, посели на полу, на подушках со своими подносами. Слушать станут? Сколько средь них соглядатаев? Каждая вторая, если не каждая первая. И стало быть, все, о чем в этое комнате говорится, будет известно за порогом. Плохо это? Хорошо?

Как уж есть.

— А ты все ж присядь. Подушечку возьми. Не люблю, когда люди надо мной возвышаются.

Сказано это было с улыбкой, да вновь же от той улыбки подурнело. Экий он чувствительный становится, равно девка…

Арей присел на пол.

Ноги скрестил.

Руки положил на колени. Мало ли… невозможно и подумать, чтоб царицу-матушку без охраны оставили. И если Арей ее не видит, не значит, что нет ее вовсе. Небось в стенах сокрыто ходов немало.

И в иные можно лучника посадить.

А то и двоих.

Померещится им, будто гость царицу-матушку обидеть желает, и соскользнет палец с тетивы…

— Вот и славно, вот и молодец. — Царица все ж взяла горсточку изюму. — Признаться, были у меня опасения, что гордыня твоя над разумом верх возьмет. Но сородич твой уверил, будто ты парень разумный…

Арей вздохнул.

— …и поймешь, что желаем мы с супругом тебе лишь добра.

…от иного добра бегчи надобно, но с побегом Арей опоздал. Сам виноват.

— И чтобы разрешить твои сомнения, позвала я тебя сюда. И тебя, и невесту твою. Прогуляетесь по саду, перемолвитесь словом-другим. Глядишь, и по сердцу девка придется. И ты уж, боярин, постарайся ей глянуться. А то в последние дни слезлива сделалась, болезна… после скажут, что я ее умучила.

И вновь улыбка мягкая.

Сердечная.

Мол, ты ж в этакое не поверишь?

Не поверит.

— Тогда иди… и гляди там, без вольностей… все ж таки под моею опекою она, если учудит чего, я ж виноватая и буду. Ты и вправду постарайся ей понравиться.

Сие прозвучало приказом.

Арей вздохнул. Он крепко сомневался, что боярыне благородной не донесли, кто он таков, да со всеми подробностями, и потому понравиться ей вряд ли возможно будет.

Провожала на сей раз девка.

В красном летнике.

С косою толстенной, лентою ж алой перехваченною.

Шла она споро.

…а шуба у царицы осталась. И посох. И стало быть, нового визиту не избежать. Что ей, венценосной, на самом деле от Арея надобно?

Ведь надобно.

Иначе не стала бы в гости зазывать. Бояр дразнить? Они ныне раздразненные, куда уж дале… девица идет, коса раскачивается, что маятник. И нынешний путь лежит по белым коридорам, по галерее открытой, чтоб, значит, видели люди добрые Арея… ну и он на них поглядел.

Сверху.

Нестерпимо захотелось плюнуть на высокие боярские шапки. И осознавал Арей, что сия выходка — даже не детство, а глупость несказанная, но сдержался с трудом.

А галерея свернула.

Мимо дверей запертых, перед которыми рынды застыли в белых кафтанах.

Мимо палат расписных, где боярыни собрались родовитые, посели на мешках, шерстью набитых, что куры в курятнике, и квохчут, и ругаются, а Арея завидели и разом смолкли.

Неуютно сделалось.

Тут не один барышник, тут целый выводок. И впору отступить, но девица оглянулась, проверяя, идет ли Арей следом.

Идет.

Куда ему деваться от царское-то милости?

Вновь загомонили боярыни, уже в спину, без малейшего стеснения обсуждая, что царица-де ноне вовсе разум утратила, если беглого раба в бояре возвела. И пусть не раб он давно, но все одно непорядок.

А если порядок, то этим порядком пользоваться надобно.

— Куда твою Аруську? — визгливый бабий голос долетел в открытую дверь. — Ты своего перестарка уже под любого подложить готовая…