её. Казалось бы — чего там жалеть, а если и жалеешь, что в этом плохого? Но потом случилось неожиданное: жалость как-то незаметно перетекла в презрение. Я даже сама удивилась, когда это обнаружила. Мама всегда хотела, чтобы я была «хорошей девочкой» — такие светят, и им светит. Но хорошая — это прилагательное не только про внешность, и признаваться себе в этом было печально. Зине, впрочем, было по-прежнему всё равно, и это меня неожиданно злило. Выходило, что она в чём-то лучше меня. С какой, спрашивается, стати? Особого ума и талантов у неё нет, не считая меломании — но это ведь не талант, а своего рода болезнь. Тем более музыкальный вкус безнадёжно испорчен. А у меня на руках много козырей: репутация, мозги, музыкальная школа. Не хватает лишь одного — достаточно крепких отношений с руководителями. Надо исправлять.

Потекли старшие классы. Я решила поменять технику: «хорошей девочкой» была для мамы, сугубо дома — надо, значит надо. В жизни вне мамы я уже чётко знала, чего хочу, и стремилась добиться этого с как можно меньшими потерями. В конце концов, и у пианино не одни белые клавиши имеются.

Зина, к изумлению всей школы, в одиннадцатом классе вышла замуж. Это было дико, но реально. Спрашивается, как можно влюбиться в человека, внешне будто соскочившего со страниц учебника истории — той, где речь о варягах. Столкнувшись зимой на скользкой лестнице около электричек. Даже толком не узнав друг друга. Я бы не удивилась, если бы оказалось, что она сделала это наперекор правилам. Просто, чтобы успеть хоть в чём-то раньше нас. Глупо. Хотя логика в этом есть.

Я прыгала по жизни с клавиши на клавишу. Зина шла вперёд, оставляя на пути оттиск своих зверских ботинок. Молча.

Время бежало, как пальцы пианиста. Я перестала барабанить по клавишным пастилкам — теперь это были кнопки нового компьютера. Если у человека нет способностей к музыке — это, может быть, и хорошо. Какой смысл играть в те игры, которые не приносят денег… Но выбрасывать пианино на задворки жизни не хотелось — память, как-никак. Годы изнывания за нотами и благодарность инструменту за то, что стойко терпел все эти экзекуции, не позволяли избавиться от родного предмета. У Салтыкова-Щедрина генералы выслали мужику в благодарность рюмку водки да пятак серебра. Я оставила своё непоколебимое пианино как элемент мещанского декора — теперь на нём лежали бумаги, разные предметы-пылесборники, громоздились тяжёлые часы с купидоном. Инструмент перестал быть живым, он превратился в мебель.

Мама, впрочем, не возражала. Ей нравилась моя работа и моя зарплата. Что ещё нужно для счастья, спрашивается? Мне для счастья не хватало лишь кресла начальника. «Всяк знай своё место», и я знала своё, оставалось лишь до него дойти.

Судьба столкнула меня с Зиной совершенно неожиданно на пешеходном переходе. Я молча шла вперёд навстречу зелёному свету. Зина, несмотря на огромные пакеты с продуктами в каждой руке, прыгала по полоскам «зебры». Будто с клавиши на клавишу. Чуть меня не сбила. Я уставилась прямо в её лицо — и лишь спустя несколько секунд узнала свою подругу. Знаете, как умные старухи говорят? Видишь зелёного человечка — крестись. Примите к сведению.

Есть стойкое мнение, что в преддверии Нового Года чудеса случаются. Только в моём представлении чудо — это что-то белое и пушистое, вроде снежинки, а не декоративная монахиня с пудовыми пакетами. Ну да ладно, всё-таки не каждый день встречаешь человека, всю жизнь тебе противоположного.

А потом был чай. На кухне чистенькой трёшки, под непривычную болтовню забытого голоса Зины и в присутствии умиротворённого викинга. Десять лет. Двое детей. Однако…

Странно было брать в руки печенье — разумеется, Зина не могла этого знать, но точно такое же приносила в музыкалку наша учительница, лицо которой я до сих пор не помню. Я запомнила лишь её голос и туфли. И печенье. Спрашивается, с чего?

Странно было и то, что Зина очень радостно рассказывала о себе, но ни разу не спросила ничего о моей жизни. Видимо, по-прежнему на всех плюёт с высокой колокольни. А может, оглядела меня и по одежде определила, что всё благополучно, а значит — нет смысла спрашивать. Что ж, пускай так.

Провожали меня супруги до метро. Ночь была бездонно-чёрная, огни рыжих фонарей и переливающейся неоновой рекламы светились в ней, как НЛО. Но это уже привычно — из года в год одно и то же. Ничего необычного. Вот кто и выглядели как самое настоящее НЛО, так это Зина с мужем. Инопланетный организм из двух сросшихся в симбиозе тел. С какой стати переться из тёплой квартиры в морозную ночь? Я бы и сама себя с большим успехом проводила. Романтики, чтоб их. Спрашивается, откуда в них этот дух?..

Я смотрела им вслед. Они шли, обнявшись, словно не было этих десяти лет за плечами, словно они только что столкнулись на обледенелой лестнице нос к носу, под белоснежными хлопьями, как под лепестками белых роз на свадьбе.

Жена библейского Лота оглянулась на Содом и Гоморру и превратилась в соляной столб. Наверное, потому что прошлое надо оставлять в прошлом, а иначе — застынешь. Но Зина и не оборачивалась. Правильно делала. А меня запорошило теми же хлопьями, но не как счастливую невесту. Я торчала посреди всего этого зимне-свадебного великолепия, как пианино под слоем пыли, увешанная своими тяжёлыми украшениями и шубой. Теперь я для неё — элемент декора из прошлого.

Ну почему, почему?! Одним — всё, а другим — ничего!

* * *

Владимир Старостин

Собачье счастье.

В восьмидесятые годы прошлого столетия СССР была страной тотального дефицита. Советские граждане одевались в одежду одного покроя, носили одинаковую обувь, а еду привозили из Москвы, давясь от тесноты и духоты в одинаковых зелёных электричках.

Однако в авиационной части, полки военторговских магазинов ломились от дефицитнейших продуктов, доступ к которым имели офицеры части, их семьи, и вольнонаёмные служащие из соседних деревень.

Остальные, желающие подкормить своих детей и близких чем-то вкусненьким, для того чтобы добраться до дефицита, должны были проползти под колючей проволокой, на территорию части, незаметно добраться до магазина и отоварившись, так же скрытно убраться восвояси.

Старший