– В дальнейшем, – сухо перебил его Самсонов, – мы будем говорить о том, что нужно нам, а не вам… А пока пройдем-ка ко мне, сообщишь мне явки и агентуру в Могилеве.

– Нет, – не сходя с места, еще тише, но с непоколебимой твердостью проговорил Богомаз. – Это противоречит решению подпольной организации: из чисто конспиративных соображений мы не должны спешить с этим делом… Зато вы будете получать от организации все необходимые вам разведданные. И я смогу передать вам всех моих связных в сельских районах…

– Товарищ начштаба, укажи новичкам их шалаши! – хмуро приказал Самсонов, обрывая разговор. – Впрочем, постой-ка, Памятнов. Может быть, ты, как «хозяин области», поможешь нам раскрыть последнюю тайну Хачинского леса. – Богомаз сдвинул в недоумении брови: ему непонятны были эти иронические нотки в голосе Самсонова. А тот продолжал, улыбаясь: – У этого леса было много тайн. Мы раскрыли их все – и чей пулемет стучал в лесу, и почему в лес крестьяне не ходили… Одно неизвестно: кого искали немцы в этом лесу за несколько дней до нашей десантировки? Может быть, ты, «хозяин области», нам это расскажешь?

– Немцы искали вас, – немедля ответил Богомаз. – Ваш десант.

– Нас? – усмехнулся Самсонов. – Когда нас здесь еще и в помине не было?!

– Да, – сказал Богомаз. – За месяц до вас, в мае, здесь выбросились на парашютах два обкомовца из Могилева с радистом. У них были явки. Первая же явка – в Селец-Холопееве – оказалась проваленной. Оставленный там для подпольной работы человек успел стать предателем, он выдал немцам всю группу. В застенках Могилевского гестапо партийцы молчали до конца, а радист не выдержал пыток и все рассказал штурмбанфюреру Рихтеру. Рассказал и то, что этой группе поручено было подобрать подходящее место для десанта в районе Хачинского леса. Они подыскали поле у Смолицы, сообщили координаты в Москву. Больше радист ничего не знал – ни точную дату выброски десанта, ни его численность. Тогда по просьбе рейхскомиссара гитлеровское военное командование сняло отдыхавшие в Орше части и перебросило их в район Смолицы. Они ждали вас.

– Значит, – не выдержал Самсонов, – ошибка штурмана спасла нам жизнь! Нас сбросили у Рябиновки, по другую сторону леса… А сначала нас задержала в Москве нелетная погода…

Он молчал. Молчали и мы, десантники, потрясенные словами Богомаза. Выходит, мы летели на верную гибель и только случай спас нас!

– Можете идти! – тихо сказал Самсонов. – Остальным тоже разойтись!

Полевой проводил долгим взглядом Богомаза и обернулся к Самсонову.

– Мы с вами говорили о кандидатуре парторга, – начал комиссар сдержанно, подчеркнуто официально. – Илья Петрович – самая подходящая кандидатура. Лучшего парторга нам и пожелать нельзя. Он пользуется громадным авторитетом у своих людей – это сразу видно.

– Я еще ничего не знаю об этом человеке! – сухо прервал комиссара Самсонов. – Вы что, о бдительности забыли? Пока не проверю – будет у меня просто разведчиком. Авторитет его – ерунда! Отряд-то свой он растерял? Дешевая популярность! Заигрывает с бойцами, целоваться лезет… Штатское панибратство! Я, признаться, тоже поначалу демократией грешил. Что годится в небольшой группе, никак не годится в большом отряде! Тоже мне парторг – иконы малевал! – Заметив, что партизаны вокруг глядят на него недоуменно и неодобрительно, Самсонов осекся, шагнул порывисто к своему шалашу. – Это я, пожалуй, слишком, а вот что пудик соли надо нам сначала с этим Богомазом съесть – это точно. Верно, ребята?

Ребята нестройно поддакнули, а глаза Самсонова вдруг вспыхнули.

– Постой, комиссар! – воскликнул он. – Хороша ж твоя кандидатура! Ваш идеал сам у Кузенкова рассказал, что получил до войны в Минске строгий выговор с предупреждением и с занесением в личное дело. И за что? Пытался защитить исключенного из партии дружка – врага народа!

– Товарищ командир! – резко прервал комиссар Самсонова. – Мы с Аксенычем ясно объяснили вам: выговор снят обкомом в тридцать восьмом, после постановления ЦК о перегибах, тот товарищ восстановлен в партии, Памятнов был прав…

– Для меня ясно одно: он пошел против большинства, против всего обкома со своим особым мнением, а в партизанах мы такого не потерпим. Верно, ребята?

Ребята озадаченно, вразброд промычали разное:

– Это как посмотреть…

– Раз он прав был…

– Однако ж дисциплина…

– Одно дело партия, там демократия, а у нас дело военное…

– Большинству подчиняться надо…

Самсонов молча повернул к нам спину и ушел в свой шалаш.

Щелкунов по секрету сказал мне, что в тот вечер Самсонов заявил Кухарченко: «Ишь какой “хозяин области” объявился. Маху мы дали – не капитаном надо было мне сказаться, а минимум заместителем начальника НКВД Белоруссии, что ли!»

Меня схватил за локоть пулеметчик моего отделения Саша Покатило, человек далеко не восторженный, и рассказал тут же одну из этих историй, которые сделали имя Богомаза знаменитым среди хачинцев.

– Иконы Богомаз наловчился писать еще в юности, – говорил Саша Покатило. – Изучил он это дело досконально, руку набил на всяких Богородицах и великомучениках, под древнее письмо подделывался. На иконах Богомаз заколачивал немалые деньги на разведку: время трудное, и старушки всякие о Боге всерьез вспомнили. Особенно большой спрос в народе был на копии могилевской Чудотворной Богоматери и святого Иосифа Обручника знаменитой кисти Боровиковского. Но потом вместо святых ему пришлось рисовать двух чертей. Два гестаповских обера прослышали о его мастерстве и заказали свои портреты, на квартиру к себе взяли. С ними он долго жил, изучал, понимаешь, фашистов, сведения из них всякие тянул для подпольщиков. В Могилеве стоит главный в Белоруссии штаб контрразведки, карателей и палачей, их костяк – зондеркоманда под командой штурмбанфюрера СС Рихтера. Потом, когда портреты почти закончены были, заинтересовался Богомазом сам штурмбанфюрер. Тогда Богомаз убил ночью тех двух оберов, бежал из Могилева с их оружием и занялся организацией отряда. За такие его «художества» назначил штурмбанфюрер сто тысяч марок за его голову!

Я недоверчиво оглядел Богомаза. Слава этого человека заранее обеспечила ему восторженный прием в отряде. Но уж слишком мы, мальчишки, любим возводить людей в ранг героев! Мне вовсе не хотелось, чтобы какой-то чужак – да еще как-никак со «строгачом» в анкете – затмил в глазах хачинских партизан нашего командира-орденоносца Самсонова.

У Богомаза ясные и умные глаза. Лицо молодое, но виски тронуты сединой. Весь облик его дышит сдержанной силой, решительностью и непоколебимым мужеством. «Как же это гестаповские офицеры могли подумать, – мелькнула в голове наивная мысль, – что человек с такими чудесными глазами может быть предателем, писать за марки их портреты!»

Богомаз поселился в лагере с Верой Бакунович в своем «цыганском» фургоне – телеге, крытой плащ-палаткой и устланной сеном и рядном. В те редкие часы, когда Богомаз бывал в лагере, Верочка не отходила от него ни на шаг. Но ей редко удавалось побыть с ним наедине: то и дело подходили к нему партизаны, подолгу сидели с ним у костра, часами разговаривали с этим «внештатным парторгом», как назвал его комиссар, о делах отряда, о ходе войны и просто о жизни. Вера в эти часы всегда сидела рядом с ним, не сводила с него влюбленных карих глаз.