медленно сканировала пространство впереди, а затем исчезла за пределами экрана.

— Всё в норме? Эта штука работает? — спросила Надя.

— Минуту, — ответил Вадим Георгиевич, наблюдая за следующей линией. Как только и та достигла верхней границы экрана, он более уверенно заявил: — Да, вроде, всё работает.

— Вроде? — сомневаясь, переспросила Надя.

— Я не могу ничего сказать точно, пока нам не встретится одна из трещин, — выдал Вадим Георгиевич. — Ну, с Богом.

Он махнул рукой и велел Домкрату ехать вперёд.

Вблизи ледник походил на гигантское море, чьи поднявшиеся волны замёрзли, так и не коснувшись воды. То были снежные барханы, образовавшиеся под натиском ветра. Их контуры, отбрасывающие длинные тени, превращали белоснежное плато в рябую картину, от которой захватывало дух.

Матвей заметил, как Домкрат сбросил скорость до пятнадцати километров в час. Сойдёт.

— Переправа будет долгой, — сообщил Матвей, обращаясь ко всем. — Длина Берда около ста тридцати километров. Двигаться по нему надо медленно, и, если всё закончится хорошо, к вечеру мы его пересечём. До тех пор мы по очереди, каждые два часа, будем сидеть рядом с Домкратом, помогать ему следить за дорогой и локатором.

— Хорошая идея, — поддержал его Вадим Георгиевич, — два глаза хорошо, а две пары — ещё лучше. Если никто не возражает, я начну первым.

Матвей согласно кивнул.

— Я после, — вызвалась Надя.

Через минуту они договорились дежурить в следующем порядке: Вадим Георгиевич, Надя, Матвей, Арина и Йован.

— Два часа каждый, отлично, — подтвердил Матвей.

— От себя посоветую всем поспать, — сказал Вадим Георгиевич. — К концу этого дня мы можем оказаться на «Мак-Мердо». Задерживаться там надолго я не собираюсь, мы отчалим из порта сразу, как только будет возможность. Времени на сон не останется.

— Прямо как спать на бочке с порохом… — с усмешкой подметила Надя.

— Скорее, как в гамаке, закреплённом на хлипких нитях, только упадешь не на пол, а чёрт знает куда, — вставила своё сравнение Арина.

— Верняк, — подмигнула ей Надя в ответ.

За минувшие полтора часа с момента начала дежурства Матвея им повстречалось с дюжину расщелин, которые отражались неровными линиями в верхней части экрана радара.

Мысленно он разделил их на два типа, назвав царапинами и шрамами. Первые были совсем неприметными, и при необходимости их можно было даже пройти, особенно на гусеничном ходу. Зато вторые, глубокие и широкие, приходилось объезжать в поисках безопасного пути.

К счастью для всех пассажиров «Титана», пока что им встречались царапины, но даже и те Домкрат предпочитал обходить, что, по мнению Матвея, было верным решением. Ледник, как известно, не прощает риска.

Всё это время, что он находился рядом с Домкратом, Матвей чувствовал себя ненужным, словно пятое колесо в телеге. Глухонемой водитель, к его удивлению, справлялся вполне неплохо, вовремя замечая сигналы с радара. Удивительно, как он умудрялся сидеть за рулём последние шесть часов и не терять бдительности, не говоря уже о почти минувших трёх сутках в дороге.

— Эй, как ты?

Сзади подошла Арина. Матвею до сих пор было непривычно слышать её голос в салоне вездехода.

— Нормально, — ответил он тихо, не желая разбудить остальных, а затем равнодушно добавил: — Ты рановато, твоя смена только через двадцать минут.

— Да что-то не спится, — пожаловалась она. — Могу я?

— Конечно.

Матвей подвинулся, уступив ей половину кресла. Домкрат окинул девушку взглядом, и она приветливо ему улыбнулась, но тот уже переключил всё внимание на дорогу.

Арина как можно ближе прижалась к Матвею и положила ему голову на плечо.

— Матвей?

— Да?

— Прости меня. За то, что не послушалась.

Матвей раздосадованно вздохнул:

— Дурёха ты.

Он приобнял её. Почувствовал, как приятно пахнут её каштановые волосы.

— Я знаю, — улыбнулась девушка. — Так ты простишь меня?

— Да не за что мне тебя прощать. Просто не делай так больше, хорошо?

— Угу.

— Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Она чуть крепче прижалась к нему.

— Когда ты объявил на «Востоке» о своём решении уйти с ними, у меня сердце чуть не остановилось, — её голос был едва слышен. — Казалось, что вижу тебя в последний раз. Мне стало так страшно.

— Признаюсь тебе честно, — ответил он почти минуту спустя, — мне тоже страшно. Страшно, как никогда в жизни.

— Правда?

— Да. Я не думал, что когда-нибудь снова покину «Восток». Я поклялся себе больше никогда не делать вылазки и посвятить себя нашим братьям и сёстрам. Но теперь…

— Теперь одно зависит от другого.

— Да, увы…

Матвей не договаривал. Ему было не просто страшно, он был напуган до смерти, и лишь многолетняя закалка характера помогала ему не сойти с ума, по крайней мере, сейчас.

Каждую ночь ему снились мертвецы. Те молодые ребята, погибшие у него на глазах. Их разорванные на части тела… Они вопят от боли, умоляют помочь им, но он ничего не может сделать, ничего.

Но чаще всего ему снился сын Валерии Анатольевны: белокурый, краснощёкий, рослый парень по имени Максим. Своей улыбкой он заражал всех окружающих, поднимая им настроение. А до чего же был болтлив! Он подавал большие надежды: быстро схватывал на лету устройство метеодатчиков и чтение синоптических карт, запоминал все виды мерзляков и чем каждый из них наиболее опасен. Максим был всеобщим любимцем на «Востоке».

— Что это? — отвлекла его от воспоминаний Арина.

— О чём ты? — Матвея словно вырвали из сна.

— Этот звук. Слышишь?

И правда, снаружи слышалось жуткое завывание, напоминающее человеческий стон.

— Ах, это… — припомнил Матвей. — Разве ты не знаешь?

Арина покачала головой.

— Мне ещё отец рассказывал, когда я впервые проезжал здесь, по этому леднику. Помнишь, утром я говорил, что в здешние расщелины за прошедшие годы угодило множество вездеходов?

— Ага.

— Так вот, это воют те самые мертвецы. Эхо их воплей отражается от стен расщелин и доходит до самого верха. Но среди криков, бывает, доносятся и голоса тех, кто умудрился уцелеть при падении и молит о помощи. Чтобы выжить, они греются остаточным теплом аккумуляторов и пожирают тела несчастных, угодивших в эту бездну вместе с ними.

— Матвей.

— Да?

— Сколько тебе было лет, когда отец рассказывал это? Пятнадцать?

— Да.

— Прошло двадцать лет, а ты