способный производить физические эффекты. Если он мог опрокинуть цветочный горшок, он, вероятно, мог царапаться и кусаться — и перспектива быть атакованным кошкой из какой-то другой сферы существования вряд ли успокоила его.

Конечно, казалось, что теперь у Сидни появилась реальная причина для тревоги. Кошка-призрак, — или как ее назвать, — каким-то образом набирала силу и теперь могла проявлять свое присутствие и враждебность более открыто и практично. В ту же ночь он увидел доказательство этого. Сидни снилось, что он посещает Зоологический сад, когда черный леопард свирепого вида вырвался из клетки и прыгнул на него. Он был отброшен назад на землю и придавлен тяжелым животным. Он был наполовину раздавлен его весом, его когти вцепились ему в горло; его свирепые желтые глаза смотрели ему в лицо, когда ужас этого существа внезапно прервал его сон, и он проснулся. Едва сознание вернулось к нему, он почувствовал, что на его груди действительно лежит тяжесть, и, открыв глаза, он посмотрел прямо в глубину двух сверкающих желтых огней на бархатно-черной морде. Кот спрыгнул с кровати и выпрыгнул в окно. Но окно было закрыто, а звуков бьющегося стекла слышно не было.

В ту ночь Сидни почти не спал. Но когда он поднялся, его ждало еще одно потрясение. Он обнаружил на подушке несколько небольших пятен крови, а осмотр перед зеркалом показал наличие двух групп крошечных ран на шее. Это были не более чем булавочные уколы, но они были расположены двумя полукруглыми группами, по одной с каждой стороны шеи, и именно такие, какие могут быть причинены кошкой, пытающейся обхватить шею двумя передними лапами.

Это был последний случай, записанный в дневнике Сидни, и о серьезности его взгляда на ситуацию свидетельствуют некоторые письма, которые он писал в течение дня, давая последние указания своим душеприказчикам и улаживая различные дела, — очевидно, ввиду предчувствия приближающейся развязки.

О том, что произошло в заключительной сцене трагедии, мы можем только догадываться по оставленным следам, но есть достаточно доказательств, чтобы понять, — конец был ужасным.

Ночью экономку разбудил странный шум, который она могла описать только как шипение разъяренной кошки, а горничная, чья комната находилась непосредственно над комнатой Сидни, говорила, что ей приснилось, будто она слышала, как ее хозяин ужасно кричал раз или два.

Утром Сидни не ответил, когда его позвали в обычное время, а поскольку дверь оказалась запертой, экономка немедленно вызвала помощь и велела ее взломать. Его нашли скорчившимся на полу и прислонившимся к стене напротив окна. Ковер был пропитан кровью, и причина быстро стала очевидной. Горло несчастного было разорвано с обеих сторон, обе яремные вены перерезаны. Насколько можно было понять, он лег в постель, и на него напали во сне, потому что простыни были забрызганы кровью. Он, по-видимому, встал с постели, пытаясь преодолеть то, что крепко держало его в своих страшных объятиях. Выражение ужаса на его искаженном лице, по словам очевидцев, не поддавалось описанию.

И окно, и дверь были заперты, и ничто не указывало на то, как нападавший проник в комнату. Но остались кое-какие следы, указывавшие на то, как он ушел. Пятна крови на полу были следами гигантской кошки. Они вели по полу от тела к противоположной стене, — и там обрывались. Кошка пропала, но прошла ли она сквозь сплошную стену или растаяла в воздухе, никто не знает. Каким-то таинственным образом она приходила и уходила, и, оказавшись в комнате, совершила этот ужасный поступок.

Любопытное совпадение, что трагедия произошла в канун Рождества — 24-го числа!

Посетитель отца Торнтона

Отец Торнтон был твердолобым йоркширцем, но отнюдь не глуп. Его только что назначили управляющим приходом в Дештоне, и он поначалу осторожно прощупывал дорогу. Люди еще мало знали о нем, но то немногое, что они знали, им нравилось. То же самое можно сказать и о его отношении к ним.

Католиков в Дештоне было немного, и большая часть паствы отца Торнтона была рассеяна по окрестностям. Поэтому у него возникали некоторые затруднения с их посещением. У священника, которому часто приходилось бродить по болотам, чтобы навестить больного, не было недостатка в упражнениях для ног. Ночные вызовы зимой или в плохую погоду были главным крестом, который он должен был нести.

Покойный священник, умерший на своем посту в преклонном возрасте, едва успевал справляться со своими обязанностями, и поэтому все немного замедлилось. Он провел там много лет, и почти все прихожане были крещены им в младенчестве.

Но хотя в течение стольких лет священник не менялся, этого нельзя было сказать о домоправительницах священника. Они постоянно приходили и уходили, и это было предметом многих сплетен и любопытства в Дештоне. Почему они никогда не задерживались? Не может быть, чтобы со старым священником было трудно ладить, ибо он был добрейшим из людей, а требования его были немногочисленны и просты. Его объяснение сводилось к двум словам: «Женские причуды!» Их объяснение, когда они соизволили его давать, состояло в том, что им не на что жаловаться, кроме того, что они не могут чувствовать себя в доме как дома. Они говорили, что в этом было что-то странное, но что это было за «что-то», они так и не могли толком объяснить.

Таким образом, в некотором роде дом священника имел репутацию дома с привидениями, но никаких подробностей установить не удалось. Ходили, однако, смутные слухи, что на месте этого дома когда-то стоял старый фермерский дом, где жил человек, который, как предполагалось, отказался позвать священника, когда умирала его жена, и из этого возникло предположение, что его призрак ходил в годовщину смерти женщины. Но старый священник смеялся над этой историей, и ни одна из уходящих служанок никогда не притворялась, будто что-то видела. Такова была история, рассказанная отцу Торнтону; и он уделил ей именно то внимание, которого она, казалось, заслуживала, — то есть совсем никакого.

С привидениями или без, но дом был приятным. Церковь была последним зданием, когда вы покидали маленький городок, на южной стороне; дом, таким образом, был построен в месте, удаленном от города. Он располагался на открытой местности, и из его окон открывался замечательный вид на вересковые пустоши на несколько миль до далеких холмов. Сад также был предметом восхищения. Он был обширным и служил гордостью и главным развлечением старого священника, под чьим присмотром он стал одним из самых приятных зрелищ в округе. Впрочем, широкая публика ничего этого не видела, потому что он был обнесен высокой стеной со стороны дороги. С внутренней