Одна по-настоящему хорошая новость пришла в тот момент, когда его пьеса была выбрана для постановки вне Бродвея. Чтобы отпраздновать, он повел Глэдис в ресторан «Тутс Шорс» – место, о котором он только читал, но никогда не был. Метрдотель окинул их быстрым взглядом и посадил на галерку. Они прекрасно провели время, и, уходя, Сакс оставил официанту двойные чаевые. Он так же оставил уж слишком много метрдотелю, девушке в гардеробе и швейцару. Но он скорее бы умер, чем по ошибке дал маленькие чаевые. На ужине был поднят вопрос о том, что, возможно, стоит обратиться к семейному психотерапевту, и они оба подумали, что этот вариант можно было бы рассмотреть, но так и не продолжили тему.

Джерри Сакс давным-давно выработал привычку обдумывать свои творческие идеи, прогуливаясь по улицам и жонглируя сюжетными поворотами. Вместо того чтобы потеть над проблемами второго акта или финальными строками, сидя за своей портативной пишущей машинкой «Оливетти», он предпочитал бродить по городу и позволял сменяющимся пейзажам разжигать свое воображение. Он часто прогуливался по Центральному парку, ему нравилось сидеть на определенной скамейке на западной стороне пруда с парусниками и смотреть на квартиры и пентхаусы вдоль Пятой авеню. Он представлял людей, живущих там, и думал, была ли их жизнь хоть чем-то похожа на те сцены, которыми он очаровался в детстве. Были ли там красивые люди, которые в этот самый момент обменивались блестящими диалогами и потягивали коктейли в декорациях Седрика Гиббонса[119]? Саксу нравилось думать, что если его пьеса будет иметь успех и перенесется на Бродвей, где станет хитом, однажды он сможет жить высоко над городом, который он любил, надевать смокинг к ужину и приглашать чету Лантов или Ноэла Кауарда[120]. И кем была его жена в этих мечтах? Была ли это Айрин Данн? Кэрол Ломбард? Была ли она Кэтрин Хепберн? Печальная правда заключалась в том, что для него это была не Глэдис. Он просто не мог представить себе, что проведет с ней остаток своей жизни. Умрет в ее объятиях. Она была прекрасным человеком, могла бы стать отличной женой для подходящего мужчины, но он не был этим самым мужчиной, и презирал себя за это.

Вскоре солнце начинало садиться, как Сакс всегда говорил, где-то за Нью-Джерси, мягкое золотое сияние заливало фасады зданий вдоль побережья Пятой авеню, и Нью-Йорк никогда не выглядел прекраснее. Это вызывало у него чувство меланхолии, манхэттенской тоски, с ее музыкальным звучанием дребезжащих улиц, проникающим внутрь тебя и заставляющим чувствовать себя одновременно грустно и приятно. Ему нравилось быть погруженным в такое состояние, что само по себе было логическим противоречием, но где написано, что все можно объяснить. Он снова и снова возвращался на эту скамейку и прокручивал различные фильмы в голове, чтобы в итоге вернуться в свою квартиру и встретиться лицом к лицу с прискорбными клятвами, в которые они с Глэдис нырнули, не подумав. Ему было уже двадцать два, и ситуация между ними не улучшилась и не стала хуже. Она дрейфовала. Толстой писал, что каждая несчастливая семья несчастна по-своему, и они с женой всегда придумывали новые способы. Возможно, он отказывался от ужина с ее сестрой и мужем сестры, брокером, одержимым рафтингом по горным рекам, которые интересовали Сакса так же мало, как карты Мертвого моря. Или был случай, когда Глэдис заявила, что одна из его любимых композиций Оркестра Канта Бэйси – просто очень громкий шум. И Сакса определенно не интересовал сбор яблок с ней и другой супружеской парой в Вермонте или стрельба из лука с ее братом. Кроме того, Глэдис заинтересовалась либеральной политикой, и, хотя Сакс тоже был либералом, ему не понравилось сопровождать ее на выступления кружка народного пения. Самым жестоким ударом были ее слова о том, что сейчас жизнь в городе хороша, но если у них появятся дети, здесь не то место, где можно их воспитывать.

Она была прекрасным человеком, могла бы стать отличной женой для подходящего мужчины, но он не был этим самым мужчиной.

Однажды в середине весны, когда распускались почки и Центральный парк проживал мгновения своей наибольшей красоты, Сакс сидел на своей любимой скамейке, пытаясь понять, как ему закончить действие одной из своих пьес с юмором. Очарование весны в Нью-Йорке было одной из тех немногих вещей, в которых они с Глэдис были согласны. Она ненавидела лето, а зиму находила мучительной. Для Сакса лето в городе было божественным, ведь все в отъезде. Это действительно было место, которое, по словам Лоренца Харта, создано для мальчика и девочки. Он любил все сезоны на Манхэттене: зимние метели, апрельских птиц, шуршание красных и желтых листьев осенью. Теперь Сакс смотрел на крыши Пятой авеню, и в голове у него звучала мелодия Ричарда Роджерса. На пруду было несколько корабельщиков-любителей, ведущих свои суда по поверхности воды с помощью пультов дистанционного управления или просто позволяющих ветру делать свою работу. Миниатюрная лодка пересекала безмятежное море городских улиц. В воздухе пахло цветущей жимолостью. Сакс был погружен в свои мысли, плывя по течению таинственной меланхолии, думая о своей пьесе и о том, как он мог бы отправить публику на антракт на высокой ноте. Сначала он не заметил, что кто-то сел на другой конец его скамейки. Некоторое время Сакс не оглядывался, но самое восхитительное дуновение табачного дыма «Лаки Страйк» заставило его посмотреть налево, и он увидел ее. Подобно герою Брика из «Кошки на раскаленной крыше», который пьет до тех пор, пока не услышит щелчок в своей голове, Сакс услышал очень отчетливый сигнал в своей. В нескольких футах от него сидела невероятно дивная молодая девушка, и дивная именно в том смысле, который Джерри всегда находил особенно красивым. Простое свежее лицо, темные волосы, темные фиалковые глаза, белая кожа, образ не просто красивый, но прекрасный в интересном смысле. Ее кудри ниспадали на плечи, на ней был едва заметный макияж, или вообще не было, и она в нем не нуждалась. Сакс подумал, что она похожа на сексуальную польскую или украинскую девушку с фермы, но ее глаза излучали утонченный городской ум. И если всего этого было недостаточно, у нее был неправильный прикус, для Сакса – дар небес. Достаточно сказать, что, если бы он был автоматом для игры в пинбол, все лампочки мигали бы, колокольчики звенели, а знак джекпота мерцал вдали.

Он твердо верил в любовь с первого взгляда и видел,