Макгроу хмуро посмотрел на него.

– Да ты не нервничай. Подумаешь, опоздаешь немного. Мы же и так сейчас на дежурстве, разве нет? – Он бросил взгляд на меня. – О чем вы со Стивенсом говорили?

– Я хотел знать, верит ли он в то, что Дженет Кросби умерла от сердечной недостаточности. Он не верил.

Макгроу хмыкнул и потер свои большие белые ладони. Кажется, он был искренне рад слышать это.

– А знаешь, капитан не дурак, – сказал он Хартселлу. – Я не хочу сказать, что он всегда прав, однако он не дурак. Это же прямо его слова: «Могу поспорить, этот сукин сын говорил со Стивенсом о Кросби». Именно так он сказал мне, как только мы получили твое описание. И он был прав.

Хартселл смерил меня долгим недобрым взглядом.

– Ага, – отозвался он.

– И это все, что ты хотел узнать, чудо-мальчик? – уточнил Макгроу. – Или ты задавал Стивенсу и другие вопросы?

– Это все, что я хотел узнать.

– Разве капитан не говорил тебе, чтобы ты оставил Кросби в покое?

Вот мы и подобрались к сути.

– Он что-то такое упоминал.

– Может, ты подумал, что капитан говорит просто для того, чтобы услышать собственный голос?

Я перевел взгляд с Макгроу на Хартселла, потом снова на Макгроу.

– Я не знаю. Почему бы не спросить у него самого?

– Не юли, чудо-мальчик. Мы ведь не любим, когда юлят, верно, Джо?

Хартселл нетерпеливо шевельнулся.

– Да ради бога, давай уже приступать, – сказал он.

– Приступать к чему? – спросил я.

Макгроу подался вперед, чтобы снова плюнуть на стену. После чего он стряхнул пепел на ковер.

– Похоже, ты расстраиваешь капитана, приятель, – пояснил он, широко ухмыляясь. – А когда капитан расстроен, у него портится настроение, а когда у него портится настроение, он вымещает это на ребятах, вот мы и подумали, надо бы вернуть ему хорошее настроение. Мы придумали способ вернуть улыбку на его лицо: навестить тебя и задать тебе небольшую трепку. Мы подумали, было бы неплохо надрать тебе уши. Может, даже оторвать их на фиг. Потом мы подумали, было бы еще неплохо разнести твой дом: перевернуть мебель, а то, что останется, разбить о стены. Так ведь мы придумали, а, Джо?

Хартселл облизнул тонкие губы, и в его каменных глазах появилось глумливое выражение. Он вынул из кармана брюк небольшой кусок резинового шланга и любовно взвесил в руке.

– Ага, – подтвердил он.

– А вы не подумали, к чему могут привести подобные прекрасные идеи? – спросил я. – Вам не приходило в голову, что я могу подать иск и кто-нибудь, например Манфред Уиллет, потащит вас в суд и вы останетесь без своих значков? Это приходило в ваши умные головы или вы что-то упустили?

Макгроу подался вперед и затушил горящую сигару о полированную столешницу. Он поднял на меня взгляд и ухмыльнулся:

– Да ты не первый урод, к которому мы приходим, чудо-мальчик. И не последний. Мы умеем обходиться с адвокатами. И даже славное имя Уиллета нас не пугает; кроме того, ты не потащишь нас в суд. Мы пришли сюда, чтобы получить от тебя показания насчет Стивенса. Ты же по какой-то причине – может, тебе не нравятся наши лица, или ты слегка пьян, или у тебя фурункул выскочил, – как бы там ни было, ты вспылил. На самом деле, чудо-мальчик, ты не на шутку разбушевался, причем нам с Джо пришлось сдерживать тебя, а пока мы тебя удерживали, со всей возможной деликатностью, ты так разбушевался, что разнес всю комнату. Но нашей вины тут нет. Мы ничего такого не хотели, во всяком случае не особенно. И если бы ты не испытывал неприязнь к нашим лицам, не был пьян и у тебя не выскочил фурункул, ничего этого не случилось бы. Как они там говорят в суде, твое слово против нашего слова – двух уважаемых, трудолюбивых полицейских. И даже славный Уиллет ничем особенно не поможет. Кроме того, мы ведь можем забрать тебя в управление и устроить в отличной тихой камере, где парни будут тебя время от времени ронять на пол и вытирать башмаки о твою физиономию. Как ни странно, многим парням нравится валять по полу некоторых заключенных и вытирать башмаки об их физиономии. Не знаю почему, – наверное, у них избыток энергии. Так что хватит уже болтать об исках, отнятых значках и хитроумных адвокатах. Пора понять, что для тебя лучше.

Внезапно у меня в животе похолодело. Мое слово против их. Ничто не мешает им меня арестовать и отправить в камеру. К тому времени, когда Уиллет начнет действовать, многое успеет произойти. Похоже, сегодня совсем не мой вечер.

– Так вы, значит, все просчитали? – произнес я настолько спокойно, насколько позволяли обстоятельства.

– Приходится, приятель, – ухмыльнулся в ответ Макгроу. – Слишком уж много уродов создает проблемы, а тюрьма у нас не такая уж большая. Поэтому нам приходится время от времени проводить воспитательную работу, чтобы сэкономить городу немного деньжат.

Мне надо было все это время следить за Хартселлом, который стоял в нескольких футах слева и позади меня. Конечно, я вряд ли сумел бы исправить ситуацию. Они меня переиграли, и я это понимал; хуже того – они тоже это понимали. Но все равно с моей стороны было глупо не следить за Хартселлом. Я вдруг услышал свист и начал уклоняться, но было уже слишком поздно. Резиновый шланг угодил мне по макушке, и я упал вперед, приземлившись на четвереньки.

Макгроу ждал этого момента, он размахнулся ногой, и квадратный, окованный сталью носок его ботинка угодил мне по шее. Я завалился на бок, силясь глотнуть воздух пережатым, стиснутым от удара горлом. Что-то стукнуло меня по предплечью, отчего боль взорвалась в голове. Что-то ударило меня сзади по шее, что-то острое вонзилось мне в ребра. Я откатился в сторону, встал на четвереньки, увидел приближающегося Хартселла и попытался увернуться.

Резиновый шланг, кажется, лупил меня прямо по мозгам, как будто верхушку черепа сняли и мозг был открыт для ударов. Я растянулся на ковре, стиснув кулаки, еле сдерживая рвавшийся наружу крик.

Чьи-то руки подхватили меня и поставили. Сквозь завесу красного тумана Макгроу показался мне непомерно большим, непомерно широким и непомерно уродливым. Я начал заваливаться вперед, как только он выпустил меня. Я упал на его кулак, летевший мне навстречу, и он швырнул меня через стол на другую сторону комнаты. Я приземлился на спину, осыпанный дождем из фрагментов пазла, и остался лежать неподвижно.

Свет люстры, лившийся прямо на меня, исчез, затем хлынул снова. Так повторилось несколько раз, и я закрыл глаза.