class="p1">Ася живо восстановила в памяти ощущение какого-то идеального геометрического порядка в улье. Руки от прикосновения к тёплым рамкам, заполненным мёдом, пропитывались теплом сладкого солнца, кропотливо собранного по многокилометровой округе. Казалось, что от такого соучастия у пчеловодов по жилам течёт не алая кровь, а золотисто-сладкая амброзия.

– Как я боюсь замуж, – непременно жалобилась Ольга, когда очередная пчела шевелилась на сетке перед её носом.

Пчела, словно слыша опасения, отвечала бесконечно нудящим уговором: «Ж-ж-ж».

«Неожиданно» на пасеку на зелёном «Москвиче» прикатили родители.

– Девочки, я щас умру, – хватала Ольга за руки Зарю и Асю.

Отец Кирилла, сухожильный старичок, крутил тонкой в морщинах шеей, пытаясь угадать среди троих девиц будущую невестку. Он шевелил седыми усами, сосредотачивался на каждой из них и не мог понять, какая из них приглянулась его младшему сыну. Старичку нравились все три. Может, эта – остановил взгляд на самой крупной и высокой. Ах, не угадал! Кирилл указал на самую мелкую и невзрачную.

Старичок выпростал из багажника палки, и вдвоём с женой, хромая и переваливаясь, они побрели к гостям.

– Ну, гости дорогие, – улыбался старик ровными вставными зубами, – ешьте мёда сколь влезет, хуть год, хуть три. Одну из вас могём и к себе на всю жизнь пригласить.

Ольга раскраснелась, нервно замахала руками.

– Ты пчёлок руками не маши. Не любят.

Мать Кирилла молчала, гладила отцовы руки, а он стоял ровно, палкой приминал траву и нервно тянул жилистую шею в наглухо застёгнутом воротнике.

– Всяк мужик ласку требует, – говорил невпопад.

Понятно же, что не только знакомятся, заодно и сватают. Кирилл стоит с внешним спокойствием, а Ольгу в душе раздирают волки на части: «И хочется, и боязно». Свекровь ей за столом подкладывает лучшие куски, ласкает взглядом.

– Кирюха – славный жених, – с суровой строгостью глядит на Асю с Зарёй старичок.

Те уклончиво пожимают плечами: «Нам-то что? Не мы замуж собрались».

– У нас всё ж как в улье. Одна семья. Кажный должон знать своё место. Всё в дом, всё в семью. Женщин в доме уважают. Весь порядок в доме от жены. Мужик – он чё, он по природе трутень или воитель. Ему бы только в кулаки встретиться, шишек соседу набить да на другой пустяк озлобиться. А жена, она ж порядок в доме приведёт. Бельишко постирает, носки заштопает, внуков полюлюкает. У меня ж дед молодецкий был башкирин. По бортням лесным шарил. С медведя-я-ми воевал…

– Что ты делаешь? – Заря вдруг осознала, что весь её гнев уходит в пустоту. А ведь она старается, распаляется, рассерженно моргает, резко смотрит на синюшное от свежести бритья лицо гостя.

– Он пчёлок рисует, – сдала Ася Маузера и принялась тереть клеёнку влажной тряпкой.

Он грохочет заливистым смехом, ласково шлёпает Зарю по выпуклому заду, притягивает к себе на колени. Заря сопротивляется, вырывается, но это уже игра. Через минуту она уже отсиживается на его коленях так тесно, что кольца её рыжих волос спадают на короткий ёжик Маузера и на его глаза. Он сладко дышит запахом табака и уговаривает:

– Успокойся. Гудишь как сто ульев.

Ася улыбается. Чересчур точно подмечено. Даже и возразить нечего.

– Давно тебя хочу спросить, почему именно Маузер, а не Револьвер или Наган?

Заря хохотнула. Маузер широко развёл руками, Заря закачалась на его коленях и, чтобы не упасть, ухватилась за шею. Он вернул руку на талию Зари, опустил голову.

Заря улыбалась Асе, а сама гладила Маузера по голове, шее, спине:

– На татарском Маузер просто имя, ничего не означает. Ты ещё больше удивишься, если узнаешь, что деревня Ирек, в которой родился Маузер, означает «Свобода».

Ася искренне сдерживала смех. И всё равно, собрав все три имени в кучу, получится, что Маузер из деревни Свобода влюблён в Зарю. Она не выдержала такого революционного каламбура и, мелко тряся плечами, ушла в комнату. Прошла мимо Ольгиного платья, подвешенного к люстре, хлопнула дверью второй комнаты.

За два года вторая комната – на трёх человек – постепенно освобождалась, и первой туда переехала Заря, затем Ася. Сначала они жили втроём с Любкой. Затейливый круговорот невест в квартире продолжался, обходя семейным счастьем эту троицу. Особенно переживала Любка. Каждое утро всматривалась в зеркало, пыталась определить изъян, безжалостно давила прыщи-«хотинчики», натиралась огуречным лосьоном, длинно и жирно подводила глаза и всё гуще кудрила волосы. Долго моргала отяжелёнными тушью ресницами, отчего на щёки ложилась тень и сыпались хлопья, дальше начинался разговор с круглым отражением лица. Любке становилось обидно до слёз, что она уже раз десять с беззаботно счастливым лицом отказывала и думала, что поток женихов не иссякнет, а он оборвался как-то внезапно и бесповоротно. На смену женихам появлялся затейливый рисунок морщин вокруг глаз, пока ещё малозаметный, но уже тревожный и неотвратимый.

Заря с годик пожила в этой комнате и, как только Володя переметнулся к Катерине, вернулась из этого, как она выразилась, «пи-пи… хранилища» в проходную комнату за необходимой «движухой».

Ася на эту тему не заморачивалась. Привыкая к новой жизни без родителей, немного прибарахлилась, осоколилась, сдала экзамены на водителя погрузчика и постепенно влилась в рабочую заводскую среду. Теперь она с улыбкой вспоминала тот поцелуй Раиса в контейнерах. Тогда она со страхом ожидала последствий диспетчерского озорства. Он пришёл в гости через три дня. Вызнал у Зари адрес и притащился поутру. Ася негодовала. В ожидании последствий поцелуя паниковала. Что она скажет родителям? Не убереглась. Три месяца, как выпорхнула из дома, – и нате вам, родители, подарок в подоле. Она спустилась вниз на вахту, он стоял и улыбался. Тогда его улыбка порвала сердце кривой раной, словно неаккуратно, мимоходом полоснули ножичком. Полоснули не убить, а побаловаться. И вот кровоточит, саднит, не забывается.

Наорала, прогнала. Успокоилась только с приходом «праздничных» дней. Да и Заря добавила ехидства, заметив, что уж больно строга Ася с гостем.

Ася не удержалась, расплакалась, рассказала.

Потом плакали обе, но по-разному. Ася – от безысходности, Заря – от Асиной тупости. Тогда Заря откровенно поведала все женские тайны. Ася, конечно, крепилась, делала вид, что ей всё давно известно и будто от Зари не узнала ничего нового, а самой приходилось краснеть и смущаться. А Заря беспощадно выгружала на неокрепшую женскую сущность новые подробности, обнажала бессмысленную смущённую покорность, разгоняла любовную горячность. Всё это надо было переосмыслить, переварить и передумать. Тогда Ася впервые обиделась на обман матери. Вспомнились непонятные телесные позывы при виде приглянувшегося парня. Теперь при таких же ощущениях смутно улыбалась, темнела зрачками и норовила сбежать.

Не успела Ася переодеться в халат,