Его аргументы (если они в самом деле были высказаны) не возымели действия. «После этого Гиммлер был со мною особенно резок и заявил мне: эти решения имеют историческое значение, которого мне не понять. Кроме того, я слишком мягок, чтобы понять эту жестокость… Гиммлер отпустил меня очень немилостиво. С этого момента я больше не был у него на докладе».

Правда, другой пленный эсэсовский генерал — Фридрих Панцингер, тоже находясь в советской тюрьме, в своих показаниях опровергал коллегу. По его словам, причинами ухода Штреккенбаха не были политические разногласия с Гиммлером, иначе он так быстро не продвинулся бы до командира дивизии. И в самом деле, перейдя на службу в войска СС 31 декабря 1942 года в звании обер-лейтенанта, после трехмесячной подготовки в танковой школе в Вюнсдорфе весной 1943 года он стал командиром противотанкового дивизиона СС, а спустя еще три месяца уже в генеральском чине командовал кавалерийской дивизией СС.

Да и прошлое Штрекенбаха заставляет сомневаться в его либерализме. Еще до войны за начальником гамбургского гестапо закрепилась репутация человека безжалостного. В 1939 году он на какое-то время возглавил айнзатцгруппу, орудовавшую в Польше. Там его подчиненные живьем сожгли группу евреев в здании синагоги в городке Дынув.

Справедливости ради скажу, что были среди немецких офицеров и те немногие, кто по-настоящему не был согласен с творившимся ужасом. Назову капитана вермахта Вильма Хозенфельда, ставшего прототипом героя фильма Романа Полански «Пианист». Ровесник Еккельна, он тоже был участником Первой мировой, тоже награжден Железным крестом, тоже приветствовал приход Гитлера к власти и вступил в НСДАП. Вот только в письмах с фронта жене (как и у Еккельна, по имени Аннемари) писал совсем другое: «Я чувствую, что ношу форму преступников». И в своем дневнике: «Мы навлекли на себя вечное проклятие, и мы будем вечно покрыты позором… у каждого из нас есть доля вины». Он спасал евреев из концлагерей, прятал их под чужими именами на руководимом им стадионе в Варшаве, доставал поддельные документы. Осенью 1944-го он наткнулся в заброшенном доме в гетто на умиравшего от голода еврея, оказавшегося популярным в предвоенной Польше пианистом Владиславом Шпильманом. Хозенфельд спрятал его и тайком приносил еду и зимнюю одежду — до тех пор, пока немцы не покинули город.

В январе 1945 года попал в советский плен, получил свои пять лет лагерей. Жена отыскала спасенных им евреев, они, в том числе и Шпильман, узнавший имя своего спасителя, написали письмо советским властям в его защиту — не помогло. В 1952 году, после семи лет заключения, Хозенфельд был найден лагерной охраной мертвым. В отличие от «несогласного» Штреккенбаха, умершего в своей постели четверть века спустя, похоронен в братской могиле.

«Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье». В 1961 году, когда Евгений Евтушенко писал эти крамольные строки, памятников убитым киевским евреям и вправду не было. За 20 лет с момента трагедии никто не удосужился его поставить. Еще 15 лет понадобилось, чтобы возвести монумент — не евреям, конечно, это слово было непроизносимым — «расстрелянным советским гражданам».

Никто не хотел вспоминать об объявлениях на листках серой оберточной бумаги, расклеенных по всему городу: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковой и Доктеривской (возле кладбищ)». И о том, как в тот несчастный день, холодный и дождливый, с утра через весь город в сторону кладбищ тянулись люди с чемоданами, узлами и колясками, со скарбом на спине.

Число убитых составило 33 771 человек. И это только за два дня — 29 и 30 сентября, а ведь евреев продолжали убивать и после — тех, кто спрятался. Всего две недели понадобились оккупантам, чтобы всех выявить, — добровольных помощников среди киевлян хватало.

В этом проклятом месте убивали еще целых два года. Каждое новое убийство — подпольщиков ли, партизан, военнопленных — так или иначе «мотивировалось». Евреев же, как когда-то отметил Виктор Некрасов, убивали только за то, что они были евреями.

Вот уже 75 лет минуло. Над Бабьим Яром поднялись новые памятники, среди них и еврейская менора, и кресты в память погибших православных священников, и даже украинских националистов, вообще-то Холокост поддержавших, — такова уж в сопредельной стране новая политкорректность.

А вот самого Бабьего Яра давно нет. Над ним лежат наслоения песка и отходы расположенного по соседству кирпичного завода. После войны овраг перегородили земляным валом. В 1961 году дамбу снесло, образовавшийся селевой поток оставил под собой соседний район, вновь на том же месте погибли люди. Позже овраг засыпали вновь.

Эти слои песка и земли никуда не денешь. Но почему бы не попробовать снять наслоения лжи с истории злодеяния? Скажете, все давно известно? Как бы не так, вокруг Бабьего Яра лежат завалы чудовищной лжи.

Через пять дней после взятия немцами Киева, 24 сентября 1941 года, в два часа дня прогремел мощный взрыв в помещении «Детского мира» на углу Крещатика и Прорезной. Туда население города — вначале согласно постановлению Совнаркома от 25 июня 1941 года, потом по приказу оккупационной власти — сдавало радиоприемники. От детонации сработало взрывное устройство в соседнем здании — гостинице «Спартак», где размещалась немецкая комендатура. Жертвами взрывов оказались около 300 немцев, количество погибших киевлян никто не подсчитывал. В тот день было ветрено, и пожар быстро распространился по городу. От большей части Крещатика — одной из красивейших улиц предвоенной Восточной Европы — остались руины. От его символа, здания Городской думы со шпилем, когда-то увенчанным скульптурным изображением покровителя Киева архистратига Михаила, замененным в советское время пятиконечной звездой, сохранились лишь стены. В ответ на диверсию оккупационные власти немедленно приступили к подготовке массового убийства.

«Комендант Киева сначала подозревал саботаж со стороны населения, пока мы не захватили план подрыва, — рассказывал 4 июня 1946 года на Нюрнбергском процессе начальник оперативного штаба вермахта генерал-полковник Альфред Йодль. — Этот план подрыва, включавший 50 или 60 объектов Киева, которые уже давно были подготовлены к взрыву, как немедленно показало расследование саперов, был правильным… Оригинальный план подрыва я лично держал в руках». Известно, что уже после массового убийства 17 октября 1941 года во время телефонного разговора Гиммлера с начальником гестапо Мюллером речь шла и об обнаруженном плане. В тот же день Гиммлер направил Еккельну радиограмму с указанием явиться с планом минирования города к рейхскомиссару Украины. Вероятно, Йодлю этот план передал Гиммлер, а тому — Еккельн.

Может, комендант Киева генерал Эберхардт заодно с Еккельном и подозревали население, но обвинили в саботаже одну только его часть — евреев. Каких таких евреев — оставшихся в городе стариков, женщин и детей? Казалось бы, при чем тут евреи? Но при всей нелепости обвинения расчет был точен, для берлинских чинов оно могло выглядеть убедительно. Ну, как же: всем известно, из-за чего немцы проиграли Первую мировую — из-за еврейского саботажа, конечно. И другое известно: евреи и коммунисты — одно и то же. Порой и те, кто сочинял, сами начинали верить в собственные выдумки.