Два пишем, три на ум пошло — еврейская версия подрыва Крещатика была выгодна не только армейскому, но и полицейскому руководству, то есть Еккельну. Как иначе снять с себя ответственность за промахи своих разведслужб, за размещение штабов в непроверенных зданиях, да и просто изобразить активность в ответ на диверсию? А к моменту обнаружения плана минирования Киева вопрос о правдоподобии поклепа уже никого не волновал.

До сих пор точно не известно, кто и как заложил взрывчатку и привел ее в действие. В исторической литературе есть лишь невнятные упоминания о действовавших на Юго-Западном фронте 80 саперах-минерах особого назначения, которыми командовал полковник Старинов, 50 из которых что-то делали перед отступлением в Киеве. Советская пропаганда и во время войны, и после изображала взрыв Крещатика как очередное варварство фашистов.

Понятно, когда отступающая армия взрывает мосты, заводы, арсеналы. В Киеве же взрывали мирный квартал, сердце города с жилыми домами, магазинами, гостиницами и театрами. А почему бы нет? Не случайно в первый военный год столь часто поминали Кутузова и московский пожар 1812 года. При сносе в середине нулевых старого здания гостиницы «Москва» в подвале обнаружили забытые запасы взрывчатки (больше тонны тротила), оставленные в 1941-м на случай сдачи столицы. Как и в Киеве, их могли взорвать с помощью радиомин.

Советская власть не только приписала взрывы немцам, но и в отношении жертв трагедии совершила незаметный подлог, заменив рукой Молотова евреев на мирных советских граждан в «Сообщении Чрезвычайной Государственной Комиссии о разрушениях и зверствах немецко-фашистских захватчиков в г. Киеве».

Странная игра двух пропагандистских аппаратов: немецкий — отождествлял советскую власть с евреями, советский — будто демонстративно показывал, что их судьба ее нисколько не волнует. Почему так поступали нацисты, понятно: так они притворялись, что воюют не с русским или украинским народом, а с евреями, якобы захватившими над ними власть. Но в чем смысл советских умолчаний?

«Большевики упорно обходили молчанием наши операции: в своих радиосводках они… ни разу не упомянули евреев. „Непонятно, — добавил Геннике, — если действительно евреи имеют такое влияние в Коммунистической партии, им бы следовало прилагать больше усилий ради своих единоверцев“. — „Они хитрые, — возразил доктор фон Шевен, офицер айнзатцгруппы. — Если бы они открыто покровительствовали своим, то оказали бы услугу нашей пропаганде, что совершенно не в их интересах… Они приносят в жертву братьев своих меньших, чтобы сохранить власть“. — „Вы, бесспорно, правы“, — согласился Геннике. Я улыбнулся про себя, с горечью подумав, что мы, как в Средневековье, выстраивали силлогизмы, умозаключения, подтверждающие друг друга. И полученные выводы вели нас по дороге без возврата».

В приведенной цитате из романа «Благоволительницы» Джона Лителла реконструирован ход мысли эсэсовских офицеров — соучастников Бабьего Яра. Они повторяют пропагандистские клише и тем самым доводят их до абсурда, понятного даже им самим.

А ведь и в самом деле советская власть страшно боялась оказать услугу немецкой пропаганде. Ведь на другой стороне фронта изображение СССР как «иудейско-коммунистического царства» могло найти живой отклик. И, похоже, находило — на поверхность вышел бытовой антисемитизм, замешенный на антисоветских настроениях людей, пострадавших от советской власти. «Антисемитизм сделал своим правилом изобличать ассимилированную часть еврейства в тайных национальных и религиозных устремлениях, а органическую часть еврейства, занимающуюся ремеслами, физическим трудом, делать ответственной за тех, кто участвует в революции», — писал в романе «Жизнь и судьба» Василий Гроссман.

Другим народам, тем же славянам, нацизм сулил неважные перспективы, но евреи подлежали тотальному уничтожению. И хотя Красная армия евреев от него спасла, советской власти меньше всего хотелось предстать в роли их защитников, чтобы «суеверные и голодные» не заподозрили ее в симпатии к тем, кого молва приписывала ей как своих.

История Бабьего Яра — не только о насилии, она еще и о лжи, об этой дороге без возврата. Ибо, как писал Солженицын, насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием.

Ходили слухи о евреях-поджигателях с канистрами наперевес, которых, правда, никто не видел. Для простодушных все это звучало вполне убедительно, так как ложилось на подготовленную антисемитской пропагандой почву. «В Киеве… взрывы мин происходят один за другим. Город горит уже восемь дней, все это дело рук евреев», — 28 сентября 1941 года писал домой из Киева ефрейтор 296-й пехотной дивизии. Но и здравомыслящие еще оставались. Начальник разведотдела 6-й армии майор Рудольф Пальтцо 27 июля 1965 года на допросе признался: «Я считаю неправдоподобным, что евреи устроили этот пожар».

Оберштурмфюрер СС Август Хефнер, возглавлявший передовой отряд зондеркоманды 4а, в послевоенных показаниях описал свою встречу с генерал-майором Куртом Эберхардом, случившуюся примерно на второй или третий день пожара в Киеве: «Он кратко заявил мне о саботаже со стороны евреев и сказал, что отдал приказ немедленно публично повесить примерно 60 евреев, что в настоящее время происходит… Имею ли я полномочия расстрелять евреев, спросил он меня затем. В соответствии с правдой я дал утвердительный ответ на вопрос».

Затем между ними разгорелся спор о том, кто именно будет убивать евреев. Хефнер уверял, что не в состоянии технически это сделать из-за того, что у него мало людей, тогда как у него самого есть два батальона. «На это Эберхардт заявил, что согласно приказу „Барбаросса“ он все необходимое должен делать и сделает, но расстреливать должна согласно категорическому приказу оперативная команда. Он велит собрать евреев, выкопать ямы, даст боеприпасы, поставит караул у моих зданий и т. д. Если же я не начну немедленно выполнять приказ, он предаст меня военно-полевому суду». Чувствуется, что Эберхард, до войны видный эсэсовец, говорил со знанием дела.

Перелистывая тысячу с лишним страниц материалов людвигсбургского расследования, я наткнулся на показания Оскара Криста, связного боевой группы полковника Юлиуса Коретти. На следующий день после взрывов на Крещатике Крист получил приказ встретить в аэропорту «какого-то генерала СС». Это был Еккельн. Еккельн приказал доставить его к «однорукому генералу» — Курту Эберхарду, военному коменданту Киева.

Эберхард стоял на улице перед горящим почтамтом. К нему подошел Еккельн, а Крист остался стоять поодаль, не выпуская из поля зрения двух генералов, поглощенных зрелищем. Мизансцена привлекла внимание немецкого кинооператора, снимавшего киевскую хронику. Через некоторое время, отбыв в отпуск в Висбаден, Крист увидел эту сцену в кинотеатре, в новостном выпуске Wochenschau.

По-видимому, это было 25 сентября. В тот день полицейский полк «Юг» вместе с 45-м и 303-м полицейскими батальонами передислоцировался в Киев, туда же прибыла часть штаба Еккельна. 26 сентября, после прибытия в город основных сил СД и полиции, состоялось совещание с участием Курта Эберхарда, шефа айнзатцгруппы С бригадефюрера СС Отто Раша и командира зондеркоманды 4а штандартенфюрера СС Пауля Блобеля. На совещании обсуждались детали предстоящей «акции возмездия». Исполнителем был назначен Блобель.