Не помогло.

Я могу с точностью до секунды сказать, когда он умер. Дар некроманта.

Толстячок становится белее мела. Но отказаться от поединка он не может. Тогда я получу право убить его на месте, как труса. Или за меня эту работу сделают секунданты. И Эдуард Мишель Тирнен прекрасно это понимает. Он отстегивает от пояса ножны, вытаскивает меч, аккуратно кладет ножны на камни площадки… Он так отчаянно трусит, что меня пробирает брезгливость. Убивать такое? Все равно что мечом убирать навоз.

Но кто-то и чем-то ведь должен?

Этот навоз уберу я.

Толстячок не нападает первым. И я делаю шаг вперед. Осторожно. Очень осторожно.

— Запомни, Алекс, трусливые твари самые ядовитые…

Если бы не Анри, я бы пропустил молниеносный двойной выпад толстячка. Правой рукой он взмахнул мечом. А левой просто попытался задеть меня. Легонечко, наотмашь…

Но не просто же так он носит на левой руке всего один здоровущий перстень?

У полудемонов чувствительное обоняние. Запах яда я чувствую в тот самый момент, когда из перстня выскальзывает иголка. Ах вот как! Отравить противника — и зарубить, когда он потеряет силы?!

Мразь!

Я резко уворачиваюсь от еще одного неуклюжего удара. А толстячка неплохо учили. Такая нарочитая неловкость — и как бы балансирование левой рукой, которой он беспомощно размахивает в воздухе…

Все равно ему это не поможет.

Я подлавливаю его на очередном замахе. Косой удар справа направлен мне в ноги. Я легко взвиваюсь в высоком прыжке — и уже оттуда отрубаю толстячку левую ручонку.

Раздается дикий крик.

И Эдуард оседает на камешки, которыми вымощен двор.

А я киваю виконту Моринару:

— Рене, вас не затруднит осмотреть это интересное украшение на руке нашего пухлячка?

— Какое?

— А вот это колечко… Только не голыми руками. Отравлено!

Рене осторожно стягивает кольцо, всматривается, показывает его остальным секундантам… что приятно — гримаса отвращения у всех одинаковая. Неприятно, когда тебя могут отравить просто так, потому что ты лучше фехтуешь, да и вообще, кто их, отравителей, любит, кроме палача?

— Мерзость какая! Алекс, а как ты?..

— Знаю я о таких игрушках, — ворчу я. — Читал.

— Надо сообщить его величеству.

— Полагаю, секунданты проигравших возьмут это на себя. — Я многозначительно гляжу на них. Парни резко спадают с лиц. Еще бы, такое пятно, позор на весь род… — А вас, Рене, я приглашаю выпить в честь победы… только я не знаю где.

— С вашего разрешения я покажу, Алекс.

Рене смотрит открыто. Улыбается — и демонстрирует готовность к дружбе. Вроде бы искреннюю.

Мы развернулись и ушли с места дуэли.

Кабачок «Зеленый кролик» был выше всяких похвал. Вино неразбавленное, мясо в меру прожаренное, а служанки казались симпатичными не только после пятого кувшина.

Мы выпили по первой, по второй, разговорились, и я вспомнил, почему фамилия Моринаров казалась мне знакомой.

Ну да, был такой казначей у моего деда. Известный на всю страну тем, что не воровал.

Вообще.

А зачем ему? Графу с диким талантом делать деньги? Это кто не умеет — воровать будет, а он там налоги снизил, тут пошлины чуть поднял, нашел деньги на ремонт дорог, оживил торговые пути, на деньги купцов нанял охрану, чтобы повычистить разбойников, — и одно покатилось, цепляясь за другое. Разумеется, когда к власти пришел Рудольф, казначей был выставлен с позором — по многочисленным просьбам родных Абигейли. Он им воровать не давал, вот гад-то!

— Я слышал о вашем дедушке.

— Да?

— Мой дед очень ценил его, я знаю. Надеюсь, он в добром здравии?

— К сожалению, дедушка умер год назад.

— Примите мои самые глубокие и искренние соболезнования. — Вышло очень убедительно, потому как правдой было. Мне бы такого казначея!

Рене смотрит внимательно и задумчиво, но увиденным остается доволен. Поверил.

— К сожалению, ваше высочество, наша семья не в милости у короля.

— Мое высочество также не в милости. — Я небрежно пожал плечами.

— Это так… печально…

— Так давайте выпьем и поплачем, — ухмыльнулся я.

Рене ухмыляется в ответ. Кажется, мы сможем стать друзьями. Ну, насколько это возможно с нами, полудемонами.

Во дворец я возвращаюсь только через три часа, слегка под хмельком и с приглашением на воскресный обед к Рене. Ему как раз хватило бы времени предупредить родных, подготовиться — все-таки я принц, так что относиться ко мне должны соответственно. Не то чтобы мне это было нужно — все эти придворные финтифлюшки, но…

— Алекс, этикет — это твое спасение на первых порах. Не знаешь, как себя вести? Веди так, как написано, а потом разберешься и выберешь наилучшую модель поведения.

Спасибо, Рик.

* * *

А во дворце меня ждал разнос от Тома за то, что я подвергаю свою жизнь опасности — и разнос от дядюшки.

С первым я справился легко. Фыркнул в ответ и заметил, что если бы меня могли победить два раззолоченных попугая — грош мне цена. Так и тараканы лапками затопчут!

А вот второй!

Дядюшка был величественен и внушителен. И почему-то напоминал раззолоченного ярмарочного болвана. Абигейль так сжимала губки, что зубы видно было. Крыска, вот как есть!

— Алекс, как ты мог?!

Я похлопал глазками. Очень убедительно. А что я такого мог? Не был, не знал, не убивал!

— Два трупа за утро! Виконт Муэрлат! Маркиз Тирнен! Между прочим, герцог Тирнен — троюродный брат ее величества!

Нет, ну совсем обнаглела крыска! Уже и троюродных в герцоги протащила!

Список мне! Список! И палачей!

Защищаться и оправдываться я не стал. Вместо этого…

— А я думал, что родственники королевы не станут говорить такое про своего короля? У нас за такое вообще бы в морду дали без всякого благородства!

Провинциальная невинность и здоровое негодование!

Рудольф словно на стенку налетел.

— За такое — что?!

— Дядюшка, при тетушке… неловко…

Румянец у меня на щеках был очень убедительным. А что от злоехидства — так докажите!

— Ничего, я полагаю, урона моей чести не будет, — оскаливается крыска.

Я пожимаю плечами, мол, как хотите, а потом выдаю дядюшке на ухо громким шепотом:

— Дядюшка, они говорили, что прелестям королевы вы предпочитаете прелести… юных мальчиков!