первый серебристый крючок. Затем еще один, и еще.

Когда же отстегнулся последний крючок, я поймал порыв ненавистного ветра — и прыгнул.

В полном беззвучии, точно в океанской пучине, я перелетел через комнату — и, задержав дыхание, опустился на спящего Юкио.

Наконец-то я знал, какова на ощупь голая кожа, которую мне так долго приходилось наблюдать издалека.

— Наоко? — пробормотал Юкио, не просыпаясь, и обнял меня.

Волны зябкого, чуть влажного воздуха, разбегавшиеся от каждого движения его пальцев, рук или ног, приводили меня в странный трепет.

— Наоко… — прошептали его губы, подняв очередной ветерок. Я вновь задрожал. И, пожалуй, впервые понял, что все эти одиннадцать лет болтался в этой комнате лишь для того, чтобы однажды затрепетать в обнимку с этим ласковым ветерком.

— Что происходит?!

Голос Наоко прозвучал на удивление резко. Очевидно, уже приготовив завтрак, она появилась в сумрачном дверном проеме и застыла от удивления.

— Какого… — промычал Юкио, садясь в постели и протирая глаза.

— Что здесь делает Пуф?

— Да черт его знает… Может, ветром сорвало?

— Ну-ну! А от карниза он сам себя отцепил?

— Да понятия не имею!

Вконец озадаченный, Юкио уставился на меня. Хлипкая девичья кровать заскрипела под ним — и я, гонимый всеми его ветерками, с робким шорохом соскользнул с постели на пол.

А потом пришла зима, и друзья Наоко по спортивной секции собрались у нее на Рождество. Вся комната была усеяна закусками и сластями, а меж привычных банок с соком уже мелькали жестянки с алкоголем.

Один парень с каштановыми волосами, сидевший в самом центре компании, то и дело шутил, веселя всех вокруг, а потом вдруг хлопнул Юкио по плечу и воскликнул:

— А что, Юкио! Ты когда-нибудь изменял своей девчонке?

— Вот еще!

— Что, ни разу? Вообще ни с кем?

Подруга Наоко, девочка с короткой стрижкой, тут же шлепнула его по затылку.

— А ты с собой не сравнивай, балбес! Юкио совсем не такой…

Глядя на их перебранку, Юкио отхлебнул минералки и задумчиво произнес:

— Ну… Разве только однажды.

— Как? Ты серьезно? — в шоке воскликнула стриженая, разворачиваясь к нему.

Рассмеявшись, Юкио указал на меня.

— Как-то раз я перепутал Наоко с одним малым по кличке Пуф.

— Что-о?!

Комната содрогнулась от хохота.

— Я обнимал его и называл Наоко, — добавил Юкио. — А когда понял, кто тут со мной, у меня чуть крыша не съехала!

— Ну, ты даешь… Вот дурак-то! — хихикали все вокруг.

И лишь каштановый весельчак подозрительно поднял бровь:

— Что еще за Пуф?

— Пуф — это любимая занавеска Наоко, — пояснил Юкио. — Вроде плюшевого медвежонка, с которым можно обниматься и все такое… Она ведь совсем еще ребенок!

— Да, но… именно такие тебе и нравятся, разве нет?

Вместо ответа Юкио, отрывисто хохотнув, пригубил еще минералки.

А Наоко, так и не рассмеявшись, сидела недвижно в своем уголке и пристально глядела на меня.

А еще через несколько дней Юкио с Наоко, оба в школьной форме, тихонько беседовали в комнате, залитой лучами заката.

— То есть ты все-таки хочешь расстаться?

Услышав такое от Юкио, я заколыхался даже при закрытом окне.

— Угу…

— Можешь объяснить почему?

— Потому что люблю другого, — ответила Наоко, глядя сухими глазами в пространство перед собой. — Если честно, я знала, что этим кончится, с первой же нашей встречи. Но ты так сильно напоминал мне его, что я влюбилась еще и в тебя. Прости.

— Вот, значит, как… — выдохнул Юкио с убитым видом. И они еще долго молчали бок о бок — так, будто продолжали смотреть кино, — наблюдая, как за окном меняет оттенки вечернее солнце.

Вскоре закат совсем потемнел и небо окрасилось цветом индиго. Я смотрел, как по щекам Юкио сбегают прозрачные слезы, и впервые ненавидел Наоко — за то, что заставила бедолагу плакать так безутешно.

Когда Юкио из комнаты исчез, Наоко обняла меня. Чего не делала уже очень давно. Ее колени дрожали, утопая в толстом ковре. Руки вцепились в меня так, словно не собирались отпускать никогда. Ее горячее дыхание было сбивчивым, как порывы летнего ветерка, и таким влажным, что там, куда она схоронила лицо, я тут же промок насквозь.

Прижавшись ко мне, она замерла, точно в молитве.

В комнате, где от пальцев, губ, рук и ног Юкио не осталось больше ни ветерка, я растерянно висел в загустевшем воздухе, не смея пошевелиться.

2012

Пазл

В набитый пассажирами вагон Санáэ проскользнула так легко, будто ее всосало туда — все тем же горячим и мокрым воздухом, что окатил платформу, чуть только железные двери разъехались в стороны. Под мощным напором офисных клерков, проталкивающихся вслед за ней, она мягко и гармонично впечаталась в стену из пассажиров. Уже через пару секунд ей удалось пристроиться под гладко выбритой челюстью какого-то саларимана[25], чье влажное дыхание мягко щекотало ей лоб.

— Санаэ! Ты цела? — окликнула ее Э́мико, коллега, зависшая в той же толпе за пару метров от нее.

— Я в норме! — улыбнулась Санаэ, поймав ее загнанный взгляд.

Едва поезд тронулся, все пассажиры разом подняли головы, точно рыбы в поисках кислорода. Окруженная их цепляющимися за воздух губами, Санаэ с готовностью растворилась в жарком вареве человеческих тел. С блаженством вбирая кожей дыхание тысячи ртов, она была счастлива продолжить свой ежедневный дрейф в облаках углекислого газа. Если раньше любителям бодрой жизни предлагали нежиться в «дыхании лесов», то Санаэ, следуя той же логике, предпочитала «дыхание толпы».

На следующей станции народу втиснулось еще больше, воздух резко погорячел, и Санаэ открыла глаза. Как вдруг нависавший над нею салариман раздраженно защелкал языком. Подняв голову, она увидела ротовое отверстие между тонкими треснувшими губами и представила, как черно-красный язык разворачивает этот рот изнутри.

Заметив, что на него смотрят, мужчина смутился. Но едва уловил ее одобрительную улыбку, как тут же приосанился и явно зауважал сам себя.

Поезд подъехал к станции, где у Санаэ была пересадка, и она с неохотой влилась в поток покидавших вагон пассажиров.

Эмико уже дожидалась ее на платформе, со вздохами и причитаниями поправляя растрепанную прическу.

— Эмико!

— О, Санаэ? Ну слава богу! А я уж решила, что мы разминулись… Сегодняшний час пик — просто ад какой-то, тебе не кажется? Как же я это ненавижу!

Она негодующе сдвинула брови. Но, увидев на лице Санаэ улыбку, оторопела.

— Странно. А тебя это что же, совсем не парит? Всегда такая спокойная… Ты, наверное, вообще не раздражаешься? Что бы ни случилось, так?

— Здорово же ты