Казалось, что в обозримом будущем торжество артиллерии бесспорно. Промышленность научалась производить специальные марки металла, качественно изготовлять орудия и снаряды, армии всех стран мира пополнялись новыми и новыми образцами пушек: дальнобойных, гаубиц, мортир, полевых, противотанковых, зенитных, авиационных, танковых, больших и малых по размерам, длинноствольных и короткоствольных, автоматических и скорострельных. Однако у всех орудий имелся один общий недостаток, который старались не то чтобы не замечать, не обращать на него внимания, просто его заранее учитывали в научно-обусловленных расчетах, поскольку он лежал в самой основе артиллерии: громоздкость и тяжесть установки – пушки и ее ствола. Чем дальнобойнее она была, чем мощнее по заряду ее снаряды, тем крупнее и с более толстыми стенками изготовлялся сам ствол, производство которого обходилось дорого и требовало, помимо большого количества высококачественного металла, еще и большой трудоемкости...

А для пуска ракеты такой громоздкой установки не требуется! Нет надобности ни в тяжелых стволах, ни в других сложных металлических деталях, составляющих основные компоненты современного орудия. Все это так, однако для успешного пуска ракет изобретатели должны были в первую очередь решить главное – проблему топлива. Для полета реактивного снаряда нужен порох, способный гореть долго и ровно, равномерно используя свою «тяговую» силу.

Над решением пороховой проблемы в начале века стал работать русский ученый-химик Николай Иванович Тихомиров. Накануне Первой мировой войны талантливый ученый представил морскому министру описание своего реактивного снаряда. Проект длительное время мариновали в различных канцеляриях, не отвергая и не принимая... Ничего не добившись, ученый покинул царскую столицу.

Лишь через годы, после великой революции и тяжелой Гражданской войны, идея Тихомирова создать «самодвижущийся снаряд» была по достоинству оценена и получила одобрение в Совете Народных Комиссаров. Ученому выделили средства для создания лаборатории, а в помощники рекомендовали «знатока пороховых ракет», бывшего царского офицера, пиротехника Владимира Андреевича Артемьева, который еще в годы Первой мировой войны, на свой страх и риск, без «высокого дозволения начальства», будучи заведующим снаряжательной лаборатории Брестской крепости, самостоятельно проводил опыты по созданию боевых и осветительных ракет, используя в качестве топлива не традиционный дымный, а более «сильный» бездымный порох.

Так началось многолетнее содружество двух людей, неповторимых и самобытных, увлеченных одной мечтой, – ученого-исследователя и неутомимого изобретателя-практика. На окраине Москвы, возле знаменитой Бутырской заставы в доме номер три на Тихвинской улице, на задворках, в кирпичном старом строении разместилась лаборатория «по реализации изобретения инженера Тихомирова», практическое применение которого будет способствовать, как значилось в документе, подписанном руководством Совнаркома, «укреплению и процветанию Республики».

Оба энтузиаста верили в счастливое будущее. Но даже в самых радужных мечтах Тихомиров и Артемьев в тот трудный и голодный двадцать первый год представить себе не могли, что ровно через два десятилетия грянет первый залп реактивной батареи, а через четыре, на картах невидимой с Земли обратной стороны Луны, которую облетят и сфотографируют советские космические корабли, засияют их имена, появятся кратеры Тихомирова и Артемьева...

На появление новой лаборатории никто не обратил особого внимания. В те времена на окраине Москвы, где в основном проживал народ мастеровой, мелких предприятий имелось несчетное количество. Одни появлялись, другие закрывались. Да и само научное предприятие по малости своей и незаметности в обиходе называлось вовсе не звучным именем «лаборатория», а скромно и попроще: «механическая мастерская».

В эту механическую мастерскую и поступил слесарем Константин Закомолдин, который вместе со своей молодой женой Марией и малолетним сыном Сережкой на первых порах снимал неподалеку комнату в частном доме. Мария работала учительницей в ближайшей школе, расположенной в конфискованном доме купца. А Серега учился познавать окружающий большой мир именно на этой же Тихвинской улице, под ее старыми липами, на ее горбатой булыжной мостовой, изучал окрестные дворы, палисадники перед домами, крылечки под навесами, вникал в шум и гомон Минаевского рынка, слушал мелодичный колокольный звон старинной церквушки с золочеными луковками куполов, видел пьяный разгул в чайной, размещавшейся в том же доме номер три, где на задворках находилась папина мастерская.

В те трудные и голодные годы молодая советская республика не могла полностью обеспечить лабораторию и ее сотрудников всем необходимым. Да они и сами, сознавая экономические трудности страны, стремились не особенно обременять ее просьбами, довольствовались минимальным и по вечерам «несли вторую нагрузку», выполняя частные заказы – ремонтировали примусы, разные спиртовые и керосиновые горелки, паяли и клепали, зарабатывая себе на жизнь. А когда приходилось особенно туго, в мастерской изготовляли немудреные металлические детские игрушки, которые сами же и продавали на ближайшем рынке... Некоторые из этих игрушек, если на них не находилось покупателя, дарили сыну слесаря любознательному Сергею... Трудностей было много, но энтузиасты – а в мастерской приживались лишь энтузиасты, ибо все иные мастеровые, жаждавшие побольше заработать, загребать «живую копейку», лабораторию покидали, – страстно верили в будущее, в свои ракеты, и эта вера придавала им силы, помогала преодолевать все: и неудачи, и голод, и холод, и бедность.

Напряженный творческий поиск, бесконечные эксперименты принесли наконец долгожданные плоды. Через несколько лет, когда мастерская еще не перебралась в новое, более благоустроенное помещение и еще не стала называться экспериментальным цехом, но когда семья Закомолдиных уже жила на Арбате в небольшой квартире в старом доме по Скатертному переулку, Тихомиров и Артемьев получили первый ощутимый результат. Им удалось создать первую толстосводную шашку бездымного, медленно, параллельными слоями горящего пороха. Это была победа!

Порох не взрывался, а горел. Горел интенсивно, искристо и шумно, выделял ту самую энергию, которая так нужна ракете!

А они стояли возле примитивной колченогой клепаной треноги, как возле древнего светильника, и не отводили глаз от своего творения, которое уменьшалось с каждой секундой. Высокий, с окладистой густой белой бородой и веселыми цыганскими глазами Тихомиров улыбался и повторял, что за долгие почти шестьдесят лет, прожитых им на земле, кажется, это была самая важная и счастливейшая минута в его жизни. Он радовался искренне и открыто. Его помолодевший раскатистый бас весело гудел и переливался под сводами низкого бревенчатого прокопченного потолка.

Рядом с ним – намного моложе по годам – стоял, застыв в немом напряжении, Артемьев, и его серое выбритое лицо нездорового вида, с твердыми, резкими складками, его сосредоточенные глаза, припухшие от бессонных ночей и бесконечных раздумий, казалось, таили тревогу. Ему верилось и не верилось. Этот медленно горящий порох не давал ему покоя ни днем ни ночью. Неужели он не спит и видит свой порох не в мечтах, а наяву?