Инженер покачал головой, словно говоря: «Ну, конечно, как что-либо объяснять, так мне!», – и продолжил:

– Здесь, в Прелести, ты не человек, Ириска, ты – фея. И все девочки, которые приходят сюда из мира людей, все они – феи. И все вы – все феи – обладаете магическим даром и можете творить Волшебство.

– Можно сказать, что Волшебство принадлежит вам.

– Потому что других волшебников очень мало, – кивнул Петрович.

– То есть мы – главные волшебницы Прелести? – прошептала изумлённая Ириска.

– Совершенно верно, – подтвердил инженер. – И в легендах говорится, что именно вы создали Прелесть.

– Это не легенды, – очень серьёзно добавил Страус. – Все мафтаны знают, что феи создали Прелесть, и если они когда-нибудь уйдут – наш мир погибнет.

«Ты уже заплатил… Ты признал мою власть…» Слова королевы звучали в голове Удомо всё то время, что они с носатым наследником спускались в подземелье дворца. В самое глубокое и самое мрачное подземелье, которое называлось Пучиной Бед, – спускались по узкой лестнице с сырыми каменными стенами и абсолютно не освещённой. Тьму слегка разгоняли чадящие факелы, которые держали Захариус и Шарль, и в их прерывистом свете винтовая лестница казалась дорогой в преисподнюю. И тьма медленно и неохотно расступалась перед факелами, чтобы вновь сомкнуться за спинами мужчин.

И ещё казалось, что тьма поглощает не только свет, но и звуки, во всяком случае, разглагольствования сыночка королевы Гнил, которые он вёл неприятным, слишком высоким для мужчины голосом, звучали хоть и противно, но приглушённо. Как будто тьма подкрутила ручку громкости.

– Не надо бояться мамочку, Удомо, – ты ей нравишься.

– Я не боюсь.

– Конечно, можешь говорить всё, что вздумается, мне даже нравится, как ты упорствуешь, но правда заключается в том, что мамочку боятся все, и не надо этого стесняться.

– И ты боишься?

Захариус хотел поддеть собеседника, но не получилось.

– Конечно, боюсь, – пожал узкими плечами Шарль. – Если бы не боялся, мамочка бы меня давным-давно съела.

Честный ответ удивил Удомо и на некоторое время заставил замолчать. Отвращение, которое он всегда испытывал к липкому, как прокисшее варенье, наследнику, ненадолго отступило, и Захариус решил уточнить:

– А почему я нравлюсь твоей мамочке?

– Потому что ненавидишь фей. – Шарль остановился и почесал левое ухо. Оно у него было больше, чем правое, наверное, потому, что он постоянно его почёсывал. – Я их тоже терпеть не могу, поэтому мне ты тоже нравишься, Удомо, сильно нравишься. А без фей Прелесть станет лучше.

– Без фей Прелесть станет другой, – протянул колдун.

– Согласен – другой и хорошей. Я бы охотно уничтожил всех фей! – Носатый даже всхлипнул от удовольствия. – Я их ненавижу.

– За что? – не сдержал удивления Захариус.

– За то, что они другие, – тут же ответил Шарль. – За то, что их магия отлична от нашей. За то, что в их мире ярко светит солнце. За то, что они улыбаются и смеются. За то, что они живут так, как хотят, а не так, как мы приказываем.

– За это вы их ненавидите?

– Разве этого мало?

И Удомо не нашёлся с ответом.

Зато он вспомнил фразу, которую обронила когда-то королева Гнил: «Мы ненавидим Прелесть за то, что она не Плесень», и понял, что напрасно счёл те слова шуткой. В той фразе заключалась суть противостояния, которое закончится лишь гибелью одной из сторон: всё дело в том, что ведьмы Плесени никогда не смогут стать феями.

Наоборот – пожалуйста: злые и вредные феи, случалось, превращались в злых и вредных колдуний, а вот обратного пути не было.

– Мы – особенные, – продолжил между тем носатый. – Плесень, в которой правит мамочка, живёт правильно, так, как надо жить, и все остальные должны брать с нас пример и слушаться мамочку. – Шарль хихикнул, переложил факел в левую руку и похлопал чёрного мага по плечу: – Но почему ты спросил? Ты ведь такой же, как мы, и даже думаешь, как мы. Ты – наш, хоть и родился в Прелести.

– Её величество сказала, что я смогу стать императором Прелести, – пробурчал Захариус.

– Значит, станешь, – пожал плечами носатый. – Мамочке плевать, кто управляет провинцией, для неё главное, что ты признал власть короны.

И снова в голове Удомо всплыли сказанные старухой Гнил слова:

«Ты уже заплатил… Ты признал мою власть…»

Королева поможет ему взойти на трон, но за это он склонит голову перед повелительницей Верхней Плесени.

– Когда я стану императором, я разрешу феям остаться.

– Но они должны будут тебе подчиниться, – уточнил Шарль. – В этом суть императорской власти.

Именно так – феям придётся подчиниться. Все Дворы должны будут принять власть Захариуса Великого и склониться перед ним. А он, Захариус, склонится перед Плесенью. Разве не этого добивалась королева Гнил во время прошлой войны? Разве не хотела она сделать гордых и свободных фей покорными служанками?

«Я стану ненастоящим императором, – с грустью подумал Удомо. – Старуха будет иметь надо мной власть».

– Подданные искренне обожают мамочку, – продолжил между тем носатый. – И ты будешь обожать. Иначе она тебя съест.

Мог бы и не уточнять.

– Почему Её величество не использовала Звезду Забвения сама? – неожиданно спросил Захариус.

– Ты действительно не понимаешь? – удивился наследник.

– Не понимаю.

– Потому что магия мамочки – магия Плесени – построена на тьме, которую феи чувствуют. Мамочка не смогла бы обманом заманивать к Звезде врагов и лишать их памяти, как это делал ты.

И в этот момент Захариус почувствовал себя подлецом.

– А во время войны? – сквозь зубы спросил он. – Почему королева не использовала Звезду во время битвы у Бессмертного водопада?

– Потому что триста лет назад мамочка ещё не знала этого заклинания, – спокойно ответил Шарль. – А после войны Непревзойдённые надёжно защитили Прелесть Заклинания, и теперь большого сражения не устроишь. Заклятия не пропускают колдуний и Тёмных Тварей, а обыкновенных солдат прогоняют воины Закатного Рубежа.

– Получается, я – ваша надежда, – нервно рассмеялся Захариус. – Ведь только я могу совладать с Непревзойдёнными.

– Да, – тихо подтвердил Шарль. – Ты – наша надежда. И поэтому мамочка будет во всём тебе помогать.

Известие о том, что армия королевы Гнил до сих пор не способна пройти в Прелесть, обрадовало Удомо. Он успокоился, обрёл привычную уверенность, и даже мрачная лестница, по которой они продолжали спускаться всё ниже и ниже, перестала навевать на колдуна дурные предчувствия.