— Все кончено! — произнес Брут с мрачным спокойствием, когда друзья окружили его.

— Скажи нам, Юний… — начал было спрашивать Валерий.

Но старик перебил его на полуфразе.

— Ведь, я сказал: Эмилия на свете нет, он казнен. Чего же вам еще надо?

— Ты мог его казнить! Но как же… я думал, сивилла…

— Какие разговоры были у тебя с сивиллой, я не знаю, а Эмилий брошен в поток с высоты. Клялся я Туллии, клялся и вам, друзья мои. Вам клялся выручить Эмилия, а ей — погубить. Ну а теперь решайте сами, кому мне было выгоднее услужить.

— Значит, ты… изменник! — вскрикнул Валерий в ужасе, так как Брут знал все его тайные замыслы.

— Ты предатель! — воскликнул Спурий, всплеснув руками.

— Ты настоящий Говорящий Пес! — добавил Луций Колатин.

— Юний Брут лгал! После этого где же правда, римляне?! — произнес Валерий с рыданием в голосе.

— Вот в этой палке, — ответил Брут, с усмешкой замахнувшись своею суковатой дубинкой.

Эти слова имели сокровенный смысл, но друзья не поняли их. Один Валерий обратил внимание на ответ и заговорил:

— Может быть, твоя клятва…

— Я клятвами не играю.

— Пес!..

— И пес, и предатель, и изменник, мне теперь все равно, — заявил Брут, удаляясь в свою палатку.

Арета со стоном упала в обморок, а когда очнулась, около нее сидела одна Фульвия. Прочие все разошлись, толкуя, всякая группа на свой лад, о происшедшем.

— Он погиб! — говорила жена лукумона, обнимая подругу бед своих. — Будем оплакивать его вместе, будем повторять все его слова, припоминать малейшие поступки. Это будет нам утешением. Я расскажу тебе, Фульвия, как Эмилий защищал меня в детстве от моих грубых, подчас совсем несносных, братьев. Ах, лебедь мой белый!.. Уплыл он от меня в безбрежную даль по волнам Коцита и Стикса, и никогда, никогда не вернется ко мне!.. Не покидай меня, Фульвия, живи при мне, не уезжай в Коллацию, погости в Риме!..

— Я не покину тебя, Арета, — ответила сестра Коллатина.

Панический страх и бешеный гнев тиранки Туллии миновали так же внезапно, как начались.

Подобные беспричинные припадки с произнесением смертных приговоров к лютой форме казни за сломанную куриную кость ясно показали бы людям более цивилизованных времен, что эта женщина страдает периодическим помешательством галлюцинаторной формы, но римляне были очень плохо знакомы с психическими сторонами человека, как и со всей медициной.

Они приписывали видения и взрывы ярости Туллии жестокости сердца и угрызениям совести, мучениям, которые она терпит от злых, но справедливых эриний-фурий, адских сестер, карающих злодеев заживо, приготовляя их к грядущим мукам в Тартаре, на берегах огненного Флегетона и Коцита, реки вздохов, скорби.

Удовлетворив гнев жестокой казнью, Туллия была в хорошем настроении, увешивала себя драгоценными украшениями и шутила с молодыми людьми, веря их льстивым словам, будто она до сих пор прекрасна, как была во времена молодости.

Три дня еще провел Тарквиний Гордый в лесу, а потом вся эта веселая компания возвратилась в Рим.

Луций с женой уехал в Коллацию, оставив Фульвию гостить у тетки при больной Арне.

Причуда Туллии соединить браком эту племянницу со старшим сыном не прошла, как и надеялись Брут и другие, но тоже замолкла, угомонилась в ее голове, как и все другое этого сорта. Туллия стала готовить Фульвии роскошное приданое, но со свадьбой не торопилась, даже ничего больше не говорила об этом, главным образом потому, что ее младшие сыновья уехали в Грецию, а на римскую область напали рутулы. Секст, уже славившийся как искусный полководец, уехал осаждать Ардею.

Эмилий был в самом деле казнен, так как над ним была выполнена вся процедура казни и он умер, если витание души в ином мире подобно настоящей, хоть и временной смерти.

Эмилий был в Аиде, в мире теней или только в его вратах, в преддверии, — он этого не знал, но то, что он испытал — минута казни, — было ужасно.

После этого он ощущал чьи-то слезы, капавшие на его лицо, ощущал чьи-то поцелуи, мужские и женские, слышал чьи-то уверения, будто Аполлон не хочет его смерти, потому что любит его сестру, ставшую жрицей оракула, слышал уверения, будто Аполлон упросил парок, властительниц судьбы, отсрочить смерть казненного, не перерезать, а удлинить спряденную ими нить его жизни.

Мало-помалу эти голоса затихли, сменились вереницей других видений, не имевших ничего общего с сивиллой и казнью.

То ему казалось, будто злые охотничьи собаки Тарквиния, натравленные на осужденного, готовятся рвать его на куски — они уже спущены ловчими со своры, бегут при безумном хохоте Туллии, мчатся прямо к нему.

То хороводы девушек плясали на поляне.

То бюст Турна, бывший тайком в одном из сундуков Эмилия, оживал и говорил с ним.

То жрецы хотели посвящать его на служение какому-то неизвестному, этрусскому или сабинскому, божеству, не обращая внимания на уверения, что он его не почитает.

Эти тяжелые кошмары горячки сменились более легкими грезами, и наконец Эмилий очнулся в богато отделанной комнате, но темной, подземной. Лампа слабо освещала это помещение.

В сидевшей у его кровати женщине Эмилий узнал пропавшую Ютурну и с криком радости обнял найденную сестру, а скоро к нему подошел скрывавшийся от казни его родственник Луций Эмилий Арпин, уже ставший мужем Ютурны.

Юноши и старик отплыли в Грецию.

Корабли этой эпохи (до пунических войн) были простой, примитивной конструкции.

У карфагенян, славившихся флотом на весь тогдашний мир, уже имелись суда с некоторыми замысловатыми приспособлениями для рискованных плаваний вдаль по открытому морю, но греческие триеры, пентеры и другого рода корабли, на каких из-за неимения своих поневоле приходилось плавать римлянам, даже самым знатным, — все они были подобны не чему иному, как огромным лодкам, двигаясь на веслах, когда не было благоприятного ветра для парусов.

Эти корабли не могли пускаться в открытое море, а плавали всегда исключительно вблизи берегов.

Для сыновей Тарквиния был нанят не очень большой корабль частного владельца, вмещавший не более ста человек гребцов, матросов и слуг, необходимых для защиты от морских разбойников.

Он был вполне похож грубой конструкцией на тот «корабль крутобокий» у Гомера, в каком лавировал между Сциллой и Харибдой царь Одиссей Хитроумный.

Наступал тихий, жаркий вечер. Солнце опускалось в волны моря, окрасив и его и небо в дивные, разнообразные цвета.

Во время долгого, медленного плавания путники нередко видели вдали скалы какого-нибудь пустынного островка с низенькими пальмами, обвитыми диким виноградом, и всевозможными другими вьюнками и ползунками. То они слышали шум прибоя, доносившийся с берега, мимо которого плыли.