После минутного молчания Руперт Смит, который по сдерживаемым вздохам Моргана понял, что тому некомфортно, пробормотал:

– Так далеко я еще не зашел.

Но Морган понял, что Смит зашел достаточно далеко. Как и практически все местные чиновники, которые ему встречались. Это было ужасно. С самого первого разговора на борту корабля Морган ощущал связанный с данным обстоятельством внутренний дискомфорт, временами превращавшийся в настоящие мучения.

Этот вечер мало что добавил к общему впечатлению Моргана о встречах с англичанами в Индии – те казались щедрыми, любезными и гостеприимными, и тем не менее он чувствовал себя далеким от бывших соотечественников и вынужден был наблюдать за ними с приличного расстояния.

Он никогда не смог бы здесь жить. Во всяком случае так, как живут здесь они. Даже если не обсуждались политические проблемы, свое исключительное отличие от белых соотечественников он ощущал почти физически. Это был мир энергичных людей, любителей спорта на свежем воздухе и оружия. Если ты не являлся членом клуба, не играл в поло, не охотился на тигров и не имел желания усмирять враждебные племена на границах империи, то моментально становился ненадежным и неблагонадежным – особенно если, как Морган, большей частью пребывал в своем внутреннем мире и писал книги. Какая польза от этих романов? Они кому-нибудь помогли? Никто в лицо не задавал ему подобных вопросов, но тоном разговора или поворотом фразы они давали Моргану понять, что он не вполне пака, то есть не вполне настоящий.

Что лишь подливало масла в огонь, так это то, что, хотя его симпатии почти всегда оставались на стороне индийцев, он не был в состоянии любить их больше, чем своих соотечественников. Что бы он ни делал, в определенной мере он все равно оставался сагибом, и антипатия к нему со стороны индийцев оказывалась неизбежна. В тех же редких случаях, когда между ним и аборигенами возникало полное взаимопонимание, его благодарность была непропорционально большой.

Один из таких моментов был связан с Аллахабадом. Накануне утром Морган встретился с другом Масуда, которого звали Мирза. С Мирзой Морган познакомился в Лондоне, где тот изучал инженерное дело, и они питали друг к другу осторожную внимательную симпатию. Сейчас же, на другом конце планеты, между ними возникла и утвердилась странная близость. Их тянуло друг к другу некой магнетической силой, которая тем не менее порождала в их душах неясное беспокойство.

Морган и Мирза договорились встретиться, и, пока осматривали некий унылый форт, Морган вспомнил, что на обратном пути собирался посетить место массового купания в Ганге. Мирза сразу же предложил отправиться туда по воде.

– Доедем на велосипедах до Джумны, – сказал он. – Там возьмем лодку и пройдем на веслах до Сангама. Это священное место, где встречаются Джумна и Ганг. Посмотрите его, пока не нахлынули миллионы купающихся.

Морган сказал, что план ему понравился.

– Может быть, вам неизвестно, – продолжал Мирза, – но там есть еще и третья река. По крайней мере индуисты верят в это. В Сангаме она выходит из центра Земли.

– И вы ее видели? – спросил Морган, заинтригованный таким сообщением.

– Нет, – с печалью в голосе сообщил Мирза. – Это ведь не настоящая река, мне думается, а невидимая. Ее нельзя увидеть, если не веришь.

Морган был чувствителен к метафорам, и эта идея захватила его. Пока они гребли через вялые зеленоватые воды Джумны, пробираясь через густую речную растительность, ему пришло в голову, что некоторые человеческие взаимоотношения напоминают место слияния двух рек, где из их течения образуется третья, единая. Он и сам бывал свидетелем и участником подобных исключительных слияний.

Но сегодня, в реальном мире, они столкнулись с проблемой – они плыли и плыли, а вторая река все не появлялась. Лодку вели старик и мальчик, и было видно, что они с трудом справляются с веслами. Когда Мирза выразил свое недовольство данным обстоятельством, старик резко возразил, что до Ганга путь неблизкий.

– Нам очень нужно попасть туда, – сказал Мирза, но по-английски, и старик его не понял.

Потом, обратившись к Моргану, он продолжил:

– Я так несчастен здесь! У меня нет ни одного друга моего возраста. Я вырос в Хайдерабаде, потом провел несколько недель в Англии, а теперь пытаюсь найти себя.

– Я вам искренне сочувствую, – сказал Морган.

– Многое зависит от того, где живешь. Я не могу жить рядом с индусами, потому что они не разрешают мне есть мясо. Я пытался жить с евразийцами, но я их ненавижу, а они ненавидят меня.

Неожиданно сменив тон, он резко заговорил со стариком, который ответил ему длинной речью, показывая на воду.

– Что он говорит?

– Он говорит, что мы уже в Ганге, – ответил Мирза и стал свирепо вглядываться в берег. – Какая чушь! Он лжет, мы все еще в той же самой реке.

Чтобы смягчить горе Мирзы, Морган раскрыл перед ним и свои чувства. Он тоже ощущал себя в Индии одиноким. Ему было трудно беседовать – да что там, просто говорить – с другими англичанами и индийцами. С первыми особенно и с женщинами – преимущественно. После приезда не раз выпадали минуты, когда он чувствовал себя настолько оторванным от остального мира, что, казалось, еще один шаг, и он вообще покинет его.

– О, как это точно сказано, – сказал Мирза. – Именно так я и ощущаю себя в своей стране.

Мгновение они смотрели друг на друга, объединенные общими переживаниями. Вдруг Мирза почувствовал смущение и быстро заговорил со стариком. Потом обернулся к Моргану и сказал:

– Он говорит, что Ганг слишком сильный. Он унесет нас. И еще говорит, что уже слишком поздно и нам пора возвращаться. Он лжец, и нам не следует платить ему.

Но к этому моменту воинственность его улетучилась, тем более что они уже совершили поворот назад. В молчании они двигались через спускающиеся сумерки и туман, который скрыл от них выход в Ганг; и только утки, пролетающие далеко поверху, нарушали тишину своими криками.

На следующий день Морган навестил Мирзу в его жилище: две голые комнаты, даже не вполне бунгало, да еще в нескольких милях от работы. Но хотя он и понимал своего друга, третья река так и не родилась – для этого мало понимания, нужно чувство.

* * *

Через десять дней Морган собирался встретиться с Масудом. Очевидно, он должен был испытывать приятное волнение при мысли об этой встрече, но пребывание в Бенаресе все испортило. Самый индийский из всех городов Индии Моргану толком не удалось рассмотреть. Все эти садху, отрекшиеся от мира материальных наслаждений, эти уступами спускающиеся к Гангу полуразрушенные гхаты, на которых одни индусы жгут тела других, эти толпы, пришедшие поклониться великой реке, – все это от него было страшно далеко. Его внимание пребывало где-то в другом месте, а по сути нигде, и по мере приближения дня отъезда его волнение все росло, хотя он даже толком и не знал, по поводу чего волнуется. Единственное, что знал Морган, – он хотел счастья, но оставался несчастным.