у которых душа рвётся к свободе. Слабым жизнь и вовсе дана, чтобы им помогать и тем отличаться от зверя.

Егор оглянулся на Медведицу с недоумкой. Его слова прозвучали неясно для Риты. Строгость рода учила, что без племени – ты ничто. Если ты ошибёшься, то понесёшь наказание, каким бы постыдным или суровым его не назначили. Слабый же или вовсе калека сам должен понять, что он обуза для рода и уйти прочь. Брать в рабство, владеть оседлышами или просто жить рядом – достойны лишь сильные.

Рита сжала клинок, во все глаза глядя на крестианца. Никого из монастырских людей она ещё так близко не видела.

– Где вы живёте? Лесная община? По одежде вижу – не местная. Да и по повадкам тоже, – Егор, наверное, вспомнил, как Рита перерезала горло работорговцу. Машину качнуло, внутрь салона проник лунный свет. Рита отвела взгляд, опасаясь, что он отразится на дне её глаз.

– Стой, – протянула руку Медведица и тряхнула его за плечо. – Ты здеся нас ссаживай. Вот туточки, рядом. Мы вдоль речки пойдём, а там и Темнозорье.

Броненосец остановился, тётка дёрнула дверь, но вылезти не смогла, замки оказались закрыты. Маленькие глазки Медведицы хмуро уставились в затылок Егору. Он барабанил пальцами по оплётке руля и смотрел на невегласе через зеркало заднего вида.

– Племяннице твоей нужна помощь. Она слабоумная и голодает. Если уйдёшь…

Он оглянулся, дабы лишний раз убедиться, что девочка спит. Грудь недоумки под изношенной в клочья одеждой мерно вздымалась. – Если ей не помочь, следующую Зиму она может не пережить.

– В Монастырь не поедем, – грубо отрезала тётка.

– Не отказывайся. У нас есть лазарет, врачи и лекарства. Окрепните и отдохнёте – всё лучше, чем возвращаться в берлогу.

– В Монастырь не поедем. Крестианцы детёв в воде топят и верёвками душут, а баб жгут – так волхв сказывал.

– Врёт всё твой волхв! На одну Зиму хотя бы останьтесь, никто вас не обидит, – Егор снова пытался спасти ребёнка, но на этот раз не из клетки, а из тёмной избы, где она ждёт возвращения матери, давно сгинувшей на болотах. Скоро Зима и даже травяные лепёшки исчезнут, и в тёмной общине никто толком не позаботится о недоумке и сироте.

Тётка отрицательно замотала головой. Невегласе не верила, что в Монастыре им помогут, а Егор не мог заставить их поехать силой.

– Слушай… – вздохнул он, пытаясь образумить Медведицу, – в Монастыре много еды. Если ты поедешь со мной, если оставишь девочку нам, то я подарю тебе столько еды, сколько не унесёшь: хлеб, мясо, соль – всё, что захочешь. Отдам тебе из своего погреба. Ну? Соглашайся!

В глазах тётки промелькнуло сомнение и жадность. Голод всегда довлел над всеми оседлыми, как незажившая рана, как воющий зверь, голод часто решал, чему быть, а чего миновать. Но даже страх голода не изменил невегласе.

– Нет, не поедем мы в твой Монастырь. За друг-дружку надо больше держаться, чужаков к себе не пущать; так, глядишь, проживём. Открой двери, не мучай.

Егор оглянулся на спящую недоумку – слаба, слишком слаба и больна головой. Ей надо встретить людей с добрым сердцем. Но всё-таки он разблокировал двери. При щелчке замков недоумка вздрогнула и проснулась. Поморщившись, она начала продирать глаза кулаками. Широкая тёткина лапища сцапала её за рукав и потащила наружу. Обе не без труда вылезли из салона. Недоумка растерянно удивлялась. На ходу она обернулась к машине и неловко помахала броненосцу рукой.

– Погоди! – Егор выскочил следом, оббежал внедорожник, открыл кузов и вытащил оттуда остатки провизии, взятой с собой на дорогу: каравай хлеба, яйца, картошку, ломоть жёсткого мяса. Завернув пищу в пёстрый платок, он подбежал к Невегласе и отдал свёрток Медведице.

– Спафибо, – забормотала девчонка. Тётка угрюмо потащила её дальше к тёмной реке. – Спафибо, спафибо… – ещё долго повторяла юродивая, пытаясь обернуться на крестианца в своей неловкой одежде.

Когда они скрылись в сумерках, Егор зашагал обратно к машине, открыл дверь и с мрачным лицом сел на место.

– Анафема! – ударил он по рулю. – Куда ты её поволокла?! Куда?! Почему вы не верите? Почему никто из вас больше не верит! Да не в Него же! Не в Него верить, а людям, людям довериться!

Почему он так сильно жалел непутёвого выродка, от которого нет пользы даже человеческой стае? Жалел искренне, не на показ. Рита снова не понимала, но почему-то ещё сильнее любила крестианца за это. Любила? Какое сильное слово! От этого слова зубы стискиваются и на языке остаётся вкус крови.

– Беги… – просипела она.

– Что? – не понял Егор и обернулся.

– Может твоя развалюха ехать так быстро, чтобы даже мысли отстали? Выжми всё из железа, беги словно ветер, беги пока ногам больно не станет!

Егор секунду глядел на неё, но вдруг завёл двигатель, выжал газ и сорвал внедорожник с места. Из-под колёс взметнулось травяное крошево и комья земли. Машина помчалась через равнину, с каждым метром увеличивая обороты.

– Пуще! – крикнула Рита, и Егор прибавил газа.

– Ещё пуще, ещё! – с азартом зарычала она, глядя, как мчатся им навстречу высокие травы. Лунный блик стал добычей, убегающей за клочковатую хмарь. Рите надо настигнуть луну! Бежать также быстро, как едет машина, подземница