времени здесь уже никто не работал. Заборчик из свежеструганых досок отсек уличный гам и толчею.

– Я слушаю.

Вадим повернулся к Коломойцеву и отпрянул, напоровшись на черную зеницу пистолетного дула.

Глава VI,

эпистолярная, палеонтологическая и отчасти оккультистская

– Гони портсигар, – проговорил блюститель социалистической законности и нацелил «маузер» собеседнику под кадык. – С собой, на?

Он больше не стеснялся в выражениях, вел себя как жиган на гоп-стопе.

Есенинский портсигар, конфискованный у скупщика Фильки, Эмили забрала из угро сразу после ареста Евдокимова. В милиции противились, упирали на то, что это вещественное доказательство и его необходимо приобщить к делу. Но кто ж переспорит сотрудницу ОГПУ? Реквизированный портсигар Вадим забрал себе – отчего-то верилось, что он еще пригодится.

Чтобы потянуть время, отвечать Коломойцеву он не стал, попробовал перехватить инициативу:

– На кого р-работаешь?

Доблестный милиционер на уловку не поддался:

– Ты мне демагогию не разводи, на! Он в гостинице? Давай ключ от номера!

Коломойцев протянул руку, аки нищий, просящий подаяния. Вадим решил не ждать – нагнулся и въехал ему головой под дых.

У подлого мильтона сперло дыхание, но он устоял на ногах и ухитрился гвоздануть Вадима сверху рукояткой «маузера». Удар пришелся по загорбку, отозвался в многострадальных ребрах. Вадим через боль распрямился и снизу вверх вышиб «маузер».

Помогло не слишком. Дюжий Коломойцев насел на противника, подмял под себя. Вадима еще в царской контрразведке обучили приемам ближнего боя, но как применить их, когда не восстановился после тяжелой болезни? Сил хватило только на то, чтобы зафиксировать тянувшиеся к горлу волосатые клещи, от которых воняло самосадом.

Боролись молчком, будто опасались нарушить мирное течение городской жизни за строительным забором. Коломойцев, выпучив напоенные чернотой моргала, волок Вадима к ямине-котловану, что зияла в трех-четырех саженях. Сейчас столкнет туда – и адью. Глубина такая, что самому не выбраться. А если еще кирпичами закидает…

Что-то корявое, узловатое жахнуло Коломойцева по затылку, и он клюнул носом в раскисший снег. Вадим откатился, встал на карачки, вывалил язык и уподобился объекту исследований академика Павлова. Он поднял голову, чтобы увидеть спасителя, и челюсть отвисла еще ниже. Помахивая выдранной с корнем сосенкой, сгодившейся в качестве дубины, над ним стоял тот самый ловчила в кубанке, что проявил намедни незаурядное гимнастическое мастерство на Васильевской стрелке.

Вадим безотчетно сцепил пальцы, слепил снежок и запустил им в поднятый ворот.

– Получи!

Аноним в кубанке ойкнул, выпустил дубинку и выдал неудобоваримую тираду:

– Спасаю тебя я. По сусалам меня за что же?

Кубанка свалилась с него, открыв верхнюю часть обличья, но Вадим уже и так понял, кто это. Он встал, качаясь, и распростер перепачканные руки.

– Пафнутий! Ты как здесь?

Нет, не обманулся он тогда, во дворе биржи. Человек, которому полагалось находиться в Москве, был тут, в Ленинграде – Пафнутий Поликарпов, еще один вскормленник Барченко, действительный участник особой группы при Специальном отделе. Только он мог ящерицей вкручиваться в любые лазейки, высвобождаться из оков и процеживаться сквозь стенки заколоченных гробов, подобно циркачу Гудини. И только он, выходец из семьи сектантов-обскурантов, изъяснялся так косолапо, расставляя слова в обратной последовательности.

Они обнялись. Вадим все еще не верил, что перед ним друг.

– Давно в Питере? Почему следил за мной? Убегал?

– Послал Александр Василич нас. Тебя как от Ганнушкина взяли, сразу почти. Сказал: спускать глаз ни-ни! Полтора месяца вдвоем мы тут, считай. Макар – заметный он, потому за тобой меня отправил…

– Макар?! Он тоже здесь?..

Забор затрещал, доски разлезлись, и в загородку вломился колосс в матросском бушлате – Макар Чубатюк, шофер и телохранитель Барченко. Кремень, скала, неколебимый утес. Он обхватил Вадима своими длиннющими граблями.

– Ах ты ж, свинячья фауна! Чтоб мне борзянки обожраться, в рот антрекот… Я уж думал, что тебя, как букварь в первом классе, скурили!

Какой божественной симфонией излился говор Макара на израненную душу! И неважно, что ребра от богатырских тисканий, кажется, размололись в труху… плевать… Вадим больше не чувствовал себя одиноким, это было важнее всего.

Когда восторги улеглись, он потребовал объяснений. Как вышло, что прикрытие, отправленное Александром Васильевичем, оказалось глубоко законспирированным?

– Приказ такой был от него, – загундел Пафнутий, оправдываясь. – Осведомитель есть в секретариате у Менжинского, сказал, что увезли из клиники тебя и в Ленинград услали после. Обеспокоился шибко Барченко, вызвал нас, отправил вослед…

И эти двое, в присущей каждому неподражаемой манере, рассказали, перебивая друг друга, что произошло потом. Следуя инструкциям шефа, они не обнаруживали себя, но старались не оставлять Вадима без догляда. Получалось не всегда: прозевали и стычку со швейцаром, и битву в «Дононе».

– Мне эта, язви ее, маскировка – как жопе дверца, – жаловался Макар. – Сидим, тазики пинаем, Греку за кукареку тянем. А пошто? Развернуться бы, дать кому надо по хрюкалу…

С точки зрения Вадима, осторожность Барченко была оправданной. Узнай Менжинский, что расследование, порученное трем избранным, выплыло наружу, – неизвестно, как он себя поведет.

– Правильно делали, что не высовывались. Хотя… – Вадим тюкнул Пафнутия кулаком в грудь, – я тебя в первый же день засек. Только не допер сразу, кого это ко мне хвостом пристегнули.

Макар, посчитав, что разъяснений достаточно, подошел к поверженному Коломойцеву, поднял его, как щенка, и поставил на ноги.

– Что с этим индюком кокосовым делать будем? Двойным морским – и в цемент?

– Нет… – Вадим подобрал упавший «маузер», проверил, не забился ли ствол. – Он мне живой нужен. Мы с ним еще не договорили.

– Сучара, на… – захрипел Коломойцев. – Я милиционер… я вас всех в Сибирь упеку…

– Какой ты милиционер? – осклабился Макар. – Ты – оборотень в петлицах. Молчишь, шкура арбузная? Ты меня не зли, а то мне уже жмуриков прятать негде.

Вадим приставил «маузер» к вздувшемуся желваку Коломойцева.

– Отвечай: кто тебя подослал?

Не было и мысли, что этот Иуда действовал в одиночку. Откуда ему знать про условные и безусловные рефлексы?

Коломойцев облизнул разбитую губу, выхаркнул