то сам чуть не заплакал. По сути, Амброз заставил меня заново открыть в себе забытые чувства. Все потому, что я сам живу вне Англии и в присутствии врагов народа, нацистов, к которым испытываешь иную ненависть – такую, которую приличествует испытывать в обществе. Другую ненависть – которую в обществе испытывать не принято – питать можешь, наверное, только к собственному классу, собственному виду. Ее-то, каждый по-своему, и испытывают Амброз и Джеффри. Я могу не соглашаться с их мнением, могу смеяться над этими полубезумцами. И все же мы с ними – нравится нам это или нет – на одной стороне.

Позавчера у нас внезапно изменилась погода. Днем с моря подул сильный ветер, волны вздыбились и стали биться о камни. Потом разразилась гроза, вслед за которой на остров обрушился сильный ливень. Когда же он завершился, небо оставалось черным и беззвездным, точно бездна.

Следующий жуткий шторм случился около полуночи. Палатка протекала. Вода скапливалась в каждой яме.

Вчерашнее утро выдалось хмурым, да и температура воздуха резко упала. Ясно стали видны шероховатые горы. Дул сильный ветер.

Около одиннадцати в палатку ворвался дико возбужденный Вальдемар.

– Кристоф! Кристоф! Скорее идем, посмотришь. У нас гости!

– Что за гости?

– Ни за что не угадаешь! Женщина!

Выйдя из палатки, я увидел в море рыбацкую лодку. К тому времени к визитам рыбаков мы уже привыкли. Они ведь считают этот остров своей собственностью, а то, что мы тут поселились, так это случайность. Рыбаки приплывают на остров в любое время дня – порой и посреди ночи, – разжигают костер и жарят на нем улов. Нас они угощают в обмен на вино. Парни их визиты любят, Ганс одобряет, потому что иногда с рыбаками получается устроить оргию. Амброз принимает их философски, а Джеффри ропщет на шум.

Гостья стояла на носу лодки. Светлые волосы, маленькое личико… Иначе как миниатюрной назвать ее было нельзя. А если бы не двойная нить жемчуга, то во флисовой рыбацкой куртке и косынке она сошла бы за крестьянку. Когда лодку приподняло отходящей волной с берега, женщина весело махнула рукой. На скалах внизу в это время стояли Джеффри и Амброз. Из них двоих только Джеффри махнул гостье в ответ, да и то как-то вяло и неохотно. Спускаясь, я услышал, как он обращается к Амброзу:

– Откуда мне было знать, что она приедет?

– Что ж, самый очевидный ответ – ты сам ее пригласил.

– Да не звал я ее сюда, черт возьми! Сколько можно повторять? Последний раз, когда мы виделись с ней в Афинах, я ей так и сказал: все кончено. Осьминожиха-людоедка, терпеть ее не могу. Я велел ей держаться от меня подальше.

– Душа моя, признай: кто-то да сказал ей, как отыскать это место.

– Дружище, ты со своими грязными любовными похождениями прославился на все афинские кабаки. Выдать нас мог кто угодно.

– Что ж, оставаться ей тут нельзя, – сказал Амброз. – Сразу дай ей понять.

– Ты сам хоть раз пытался ей что-то объяснить?

– Так и быть, милый, раз уж ты отказываешься нести груз собственной ответственности, то мне придется все сделать самому.

– Удачи. Но советую все уладить сразу. Не позволяй ей ступить на берег. Иначе тебе конец. Пистолет одолжить? Выстрели пару раз у нее над головой, тогда она, может, сообразит, что ей тут не рады.

– Не говори глупостей. Я, разумеется, буду вежлив. Вежлив и непреклонен. Тебе этого сочетания, мой хороший, видимо, никогда не понять.

Вальдемар тем временем, желая впечатлить нашу экзотическую гостью, натянул плавки. Прыгнул в воду, увлекая за собой конец веревки с берега, и подплыл к лодке. Идя рядом с ней к берегу, он смеялся и о чем-то беседовал с дамой.

– Кто она такая? – спросил я.

– Так ты с ней не знаком, душа моя? А я-то думал, что Марию знают все. Ты легко мог пересечься с ней в Берлине. Она туда частенько ездит. Вообще, куда она только не ездит… как ни печально. Впрочем, это подруга Джеффри. Они с ней регулярно занимались тем, о чем говорить не принято. И вот она, движимая своей недостойной упоминания похотью, настигла его здесь…

– Свою недостойную похоть она может утолить где угодно, – вклинился Джеффри. Однако легкой самодовольной ухмылки скрыть не сумел. – Ума не приложу, на что ей я.

Наконец лодка, своим, ве́сельным ходом и вытягиваемая за веревку, под нестройный галдеж рыбаков и парней пристала к берегу. Гостье помогли сойти на сушу; вблизи она оказалась еще миниатюрней и старше, хотя на вид я бы не дал ей и сорока. Корни ее белокурых прядей были темными, на глазах ярко синела сценическая подводка, придававшая женщине дешевый вид, критиковать который, впрочем, я не решился бы. Стройная гостья буквально искрилась жизненной энергией.

– Mais, c’est ravissant![46] – воскликнула она, озираясь. – О, мне нравится твой остров, Амброз! На нем можно быть très content[47].

– Рад слышать, – ответил Амброз; его внутренний хозяин вдруг стал каким-то холодным и безжизненным. – На обустройство пока не хватило времени. Но когда достроят дом, и когда можно будет приглашать сюда гостей на продолжительное время… – Он обернулся ко мне. – Позволь представить тебе мистера Ишервуда. Мадам Константинеску.

– О, так ведь я знаю мистера Ишервуда! – воскликнула Мария, пожимая мне руку. – Совсем недавно читала ваш восхитительный роман. Как по мне, стоящих книг давно не выходило. В основном сплошные глупости. Зато ваша – по-настоящему восхитительна! Этот молодой человек, школьный учитель, который попадает в тюрьму за торговлю белыми рабами…[48] quel esprit![49]

– Боюсь, это было у Ивлина Во, – неучтиво поправил я, однако Мария не смутилась. Если вообще меня услышала.

– О, я обожаю британских писателей! Но, как по мне, у них одна слабость: не умеют писать о страсти. Им страсть непонятна, если только, наверное, это не страсть к юным мальчикам. Mais, cher Ambrose, je t’assure[50], я педерастов обожаю. Они такие чувственные, такие утонченные… Что у тебя с лицом, Джеффри? Ты мне не рад?

– Могла бы хоть предупредить, что едешь, – угрюмо ответил Джеффри.

Однако Мария его уже не слушала и на беглом греческом отдавала распоряжения рыбакам, и они принялись выгружать из лодки чемоданы и большие свертки. В это время из воды вышел Вальдемар. Мокрый, он остановился возле Марии, и она окинула его взглядом, чуть выгнув бровь. Вальдемар принялся инстинктивно поигрывать мускулами.

– Huebscher Junge[51], – равнодушно, как бы в пустоту, промолвила Мария.

Вальдемару ее тон снисходительным не показался; напротив, мой друг пришел в восторг. Нагло улыбаясь, он продолжал стоять на месте – невзирая на прохладный ветерок, от которого покрылся гусиной кожей, – и ждал, что им станут восхищаться дальше. Мария же принялась пересчитывать багаж.

– Я всегда говорила, что путешествовать налегке глупо. Все свое вожу с собой.