Говорят, наш мир принадлежит мужчинам. Что ж, меня это устраивает, лишь бы мужчины таскали мои вещи! – Она весело рассмеялась.

– Боюсь, ты не понимаешь, Мария, – заговорил Амброз; больше он не был холоден, он был встревожен. – Мы никак не сможем тебя здесь разместить. На острове есть только наши палатки и крайне неуютные хижины. Лучше вели рыбакам погрузить вещи назад в лодку. В Халкисе есть вполне сносный отель…

– Чепуха, – лучезарно улыбаясь, воскликнула Мария, – ни к чему такая галантность! Я же не из этих беспомощных девиц и обузой не стану. У меня с собой собственная палатка. Я без нее за город не выбираюсь. Так куда удобнее, чем жить в этих клоповниках-отелях! – сказала она как отрезала.

С собой Мария прихватила портативный граммофон. Тем, как умело она расположила к себе парней, можно было только восхищаться. Так торговец, забредая в неизведанную часть джунглей, при помощи какой-нибудь игрушки завоевывает дружбу местной ребятни. Мария тут же, не обращая внимания на злобную мину Джеффри и более тонкую, замаскированную враждебность Амброза, поставила пластинку. Музыка началась со скрипа, будто дьявол сбежал из шкатулки:

Es muss ‘was wunderbares sein,Von dir geliebt zu werden…[52]

Когда я вспоминаю эти события, мне становится ясно, что выбор музыки, в качестве открывающего программу номера, для случайного был слишком уж продуман. Мария апеллировала к Гансу и Вальдемару, перешагнув через нас, англичан. Ганс с мечтательной улыбкой принялся отбивать ритм в такт тягучей мелодии; Джеффри с отвращением пробормотал что-то насчет «национальных куплетов фон Блоггенхаймера». Алеко, Тео и Петро песня понравилась, как любая другая, хоть на китайском, хоть на урду, ведь их собственная родная речь – просто тарабарщина.

– О! – воскликнула Мария, по-детски восторженно хлопая в ладоши, – как же я люблю la vie de[53] цыган! – Ухватив за талию одного из рыбаков, она протанцевала с ним немного, затем перешла к Гансу, с которым принялась вальсировать в старо-немецком стиле. Ганс засмущался, покраснел, но ему нравилось, как Мария крутит им. Вот уже и рыбаки пустились в пляс друг с другом и с нашими парнями. Мария же, открыв бал, оставила Ганса и вновь принялась задирать Джеффри, шутить по поводу его кислой мины.

– Мне кажется, вы сами тут себя изводите скукой! – прокричала она, а потом обратилась к Амброзу: – Я тебе создам stimmung[54]. Вот увидишь! Только, прошу, забудь, что я женщина! Примешь меня, как почетного педераста? Как в них посвящают? Через любовь к милым мальчикам? Я и так их люблю! – Она кокетливо улыбнулась Вальдемару.

За четыре дня Мария сделалась абсолютным правителем острова.

Вряд ли она ставила себе это целью. Просто так получается всюду, куда бы она ни пришла. В этом ее сила: она постоянно знает, чего хочет, куда тверже, чем мы знаем, чего хотим сами. Вот мы и позволили ей взять верх.

Все, чего Мария требует – правда, требует довольно безжалостно, – это чтобы ее развлекали, ежечасно и ежедневно. Развлечь ее просто, к развлечению она готова, где бы и как бы оно себя ни преподнесло. Она – чудовище той породы, которое частенько по ошибке называют хорошей парой. А самое чудовищное в ней – хорошее настроение. Мария никогда не дуется и не хандрит. Она вечно весела и бестактна, как слон. Не то чтобы она была толстокожей, просто сама кого хочешь обидит. Вызывать негодование она привыкла, ей это даже нравится.

Наверное, она всегда привозит с собой гостинцы – подарки раздора, которые настраивают хозяев друг против друга. Помимо граммофона – прямо сейчас, когда я пишу эти строки, он орет, надрываясь, и действует мне на нервы, – она привезла целый ящик виски. Никакой цивилизованный человек, сказала она, не станет пить смоляное вино. Разумеется, это рассердило Амброза; для него виски «смердит Англией», и он отказывается прикасаться к нему, с упреком взирая на то, как мы напиваемся. Сама Мария, похоже, равнодушна к любой выпивке. По вечерам она делает себе самокрутки, табак в которых смешивает с гашишем. К вящему неудовольствию Амброза, она в первый же день, как приехала, угостила куревом парней. Те потом носились по острову, дико гогоча, пока не рухнули от усталости и не заснули.

Ганс, Вальдемар, Алеко, Тео и Петро полностью в ее власти. Они пашут на нее, как негры, но совсем этого не видят, ведь в каждом проекте Мария принимает столь деятельное участие, что завораживает их своей энергией. То на рыбалку отправится, то готовить, то возглавит подрывные работы, то вздумает тропу через лес проложить, снести что-нибудь и отстроить заново в другом месте. За что бы она ни взялась, начинается цирк – такой цирк, в который нас с Амброзом и Джеффри не берут.

Амброз и Джеффри исключили себя, потому что хандрят. Я же исключил себя, потому что чувствую своего рода преданность им, да и лень мне участвовать в предприятиях Марии. И все же я ничего не могу поделать с любопытством. Вчера из лесу донеслись возбужденные вопли парней, а когда я, порядком исцарапавшись о подлесок, нашел их, они замолчали. Я был как взрослый, неожиданно заставший детишек за игрой.

– Мы хотим выкопать яму, – пояснила Мария. – А ты пришел помочь нам?

Она взглянула на меня проказливо, как бы бросая вызов. Сама же знала, что помогать я не стану. Что-то даже удержало меня от вопроса, для чего, собственно, яма; иначе я подыграл бы Марии. И вот, чувствуя себя полным дураком, я пошел прочь, а они у меня за спиной рассмеялись.

Вообще, мы с Амброзом и Джеффри как в осаде. Мария сковала нас; нам совершенно ничего нельзя сделать. Амброз единственный, кто негодует искренне, но он столь же беспомощен, как и мы. Мария ведет себя с нами как какая-нибудь тираничная домоправительница. Когда еда готова, она объявляет:

– Джентльмены, к столу!

После ужина Мария режется в карты с Гансом и Вальдемаром. Если честно, она и нас зовет, хотя знает, что мы откажемся. Для игры в карты она реквизирует у нас кухонный стол, изгоняя тем самым символически Амброза из его тронного зала и святая святых.

Мне и Амброзу Мария теперь уделяет куда больше внимания, перестав задирать Джеффри. Спать они вместе не собираются. Последние две ночи в палатку к Марии зачастил Вальдемар. Рассказывая мне об этом, он хихикает:

– Честное слово, Кристоф, ты не поверишь, что она вытворяет! И как ей не стыдно? Сказать по правде, я даже рад, что в палатке было темно. Гори там свет, я бы смутился!

Тем не менее внимание такой опытной дамы ему льстит.

Амброз, этот низложенный монарх, старается не обсуждать ситуацию. Наверное, тешит себя мыслью, что Мария скоро все равно уедет. Еще неделя, и