Ночью накануне бегства из Кигали Одетта пошла к соседкам-монахиням и рассказала сестре Супериор о своих планах. Монахиня отвела Одетту в сторону и вручила ей более трехсот долларов.

— Это большая сумма денег, — подчеркнула Одетта. — А ведь она была хуту.

Одетта раздала часть денег своим детям, которым было тогда 14, 13 и 7 лет от роду, а в их обувь запрятала клочки бумаги с указанием адресов и телефонных номеров родственников и друзей, а также с номерами банковских счетов, ее и Жан-Батиста, — на тот случай, если их разлучат или убьют.

Семья поднялась в четыре часа утра. Полицейские так и не пришли — они забрали последние дорожные чеки Одетты и испарились, — так что за руль сел Жан-Батист. В этот ранний час блокпосты были в основном безлюдны. Венанти, которую хорошо знали в лицо как парламентария, перед тем как сесть в машину, замаскировали под мусульманку, замотав ей лицо шалями. В маленькой деревушке рядом с рекой, бургомистр которой был другом Жан-Батиста, они договорились об эскорте из местных полицейских — двое впереди, один позади, примерно по 30 долларов на человека — и тронулись дальше пешком сквозь заросли папируса выше человеческого роста, взяв с собой немного воды, галет и килограмм сахара. Дойдя до кромки воды, они увидели на дальнем берегу лодку и стали звать лодочника, но тот крикнул в ответ: «Нет, вы — тутси!»

На болотах было полным-полно тутси, которые прятались в зарослях или пытались перебраться через реку. Немало там было и интерахамве, кравшихся по зарослям папируса. Когда Одетта услышала крик своей дочери: «Нет, не убивайте нас, у нас есть деньги, у меня есть деньги, не убивайте меня!» — она поняла, что ее детей схватили.

— Мы побежали к ним, — рассказывала Одетта. — Жан-Батист крикнул: «Послушайте, я — хуту, спасаюсь от РПФ», — и мы бросили им все наши деньги и все, что у нас было. Пока они были заняты дележом, мы побежали обратно к деревне, где оставили джип. Потом появилась другая группа интерахамве, и они заметили мою сестру. Пока мы бежали, они перекликались с холма на холм: «С ними депутат парламента, вы должны поймать ее!» Сестра была старше меня и тяжелее, и мы очень устали. Мы по очереди сделали по глотку из бутылки с фруктовым сиропом, это придало нам сил, но сестра тяжело дышала. У нее был с собой маленький пистолет, Жан-Батист с детьми бежали быстро, и я сказала ему: «Подожди, Жан-Батист, если нам суждено умереть, то давай умрем вместе». Потом на нас выскочила из засады группа интерахамве, они приставили к нашим головам гранаты. И ТОГДА Я УСЛЫШАЛА ВЫСТРЕЛЫ. Я ТАК И НЕ СМОГЛА ЗАСТАВИТЬ СЕБЯ ОБЕРНУТЬСЯ. Я ТАК И НЕ УВИДЕЛА ТЕЛО МОЕЙ СЕСТРЫ. ЕЕ ЗАСТРЕЛИЛИ ИЗ ЕЕ СОБСТВЕННОГО ПИСТОЛЕТА.

Одетта говорила быстро, ни на секунду не прерываясь.

— Ах да, я еще забыла сказать, что во время предапрельского кризиса Жан-Батист очень дешево купил на рынке две китайские гранаты. Мне это не нравилось. Я всегда боялась, что они взорвутся.

Но гранаты оказались полезным приобретением. В тот момент, когда интерахамве поймали их детей, и потом, когда они снова изловили всю семью и застрелили Венанти, Жан-Батист размахивал гранатами, грозя убийцам, что те погибнут вместе с его семьей.

— Потому-то они и не стали нас убивать, — рассказывала Одетта. — Вместо этого они отвели нас в деревню на допрос, и бургомистр, который был нашим знакомым, принес нам риса и сделал вид, что мы — заключенные, чтобы защитить нас.

К тому времени день уже перевалил за половину, начался дождь — тот слепящий, оглушительный ливень как из ведра, который заливает Руанду во второй половине апрельских дней; и Жан-Батист под его прикрытием повел семью к джипу. Толпа интерахамве окружила машину. Жан-Батист прорвал кольцо и направился в Кигали. Ехал он быстро, не останавливаясь ни на минуту, и вскоре семья вернулась в свой дом, который покинула меньше суток назад. В ТОТ ВЕЧЕР ОНИ СЛУШАЛИ «РАДИО МУХАБУРА», РАДИОСТАНЦИЮ РПФ, ГДЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ В ПРЯМОМ ЭФИРЕ ЗАЧИТЫВАЛИ ИМЕНА ТУТСИ, О КОТОРЫХ СООБЩАЛИ КАК ОБ УБИТЫХ. В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ ОНИ УСЛЫШАЛИ В ЭТОМ СПИСКЕ СОБСТВЕННЫЕ ИМЕНА.

* * *

Томас Камилинди оставался в осаде в собственном доме неделю. Он работал по телефону, собирая новости со всей страны и составляя репортажи для французского радио. Потом, 12 апреля, ему позвонили с «Радио Руанда» и сказали, что Элиэзер Нийитигека хочет встретиться с ним. Нийитигека, бывший коллега Томаса по радио, только что был назначен министром информации в правительстве «Власти хуту», сменив на этом посту оппозиционера, который был убит. Томас пришел пешком на радиостанцию, которая находилась неподалеку от его дома, и Нийитигека сказал Томасу, что он должен вернуться на работу. Томас напомнил ему, что ушел с работы по зову совести, а министр ответил: «Ладно, Томас, тогда пусть решение принимают солдаты». Томас решил подстраховаться: он, мол, не станет соглашаться на работу под давлением угроз, но подождет официального письма с приглашением на должность. Нийитигека согласился. Томас вернулся домой — и узнал от своей жены Жаклин, что в его отсутствие приходили двое солдат из президентской гвардии и принесли с собой список, в котором было его имя.

Томас не удивился, узнав, что значится в списке, заготовленном убийцами. На «Радио Руанда» он отказывался говорить языком «Власти хуту» и дважды возглавлял забастовки; он был членом общественно-демократической партии, у которой были связи с РПФ; кроме того, он был южанином из Бутаре. Учитывая эти факторы, Томас решился искать более безопасное убежище, чем собственный дом. На следующее утро на пороге его дома объявились трое солдат. Он пригласил их присесть, но командир группы сказал: «Мы не сидим там, где работаем». Он велел Томасу идти с ними. Томас сказал, что с места не сдвинется, пока не узнает, куда ему предстоит идти. «Вы пойдете с нами, или у вашей семьи будут неприятности», — ответил солдат.

Томас ушел вместе с солдатами. Они поднялись на холм, мимо покинутого американского посольства, вдоль бульвара Революции. На углу, перед зданием страховой компании «Сорас», напротив Министерства обороны, вокруг только что построенного бункера стояла кучка солдат. Солдаты принялись осыпать Томаса бранью за то, что он описывал их деятельность в своих репортажах для международных СМИ. Ему было приказано сесть на землю прямо посреди улицы. Когда он отказался, солдаты стали избивать его. Они не жалели сил на удары, нанесли ему множество пощечин, выкрикивая оскорбления и вопросы. Потом один из них пнул Томаса в живот ногой, и он все же сел на землю. «Итак, Томас, — сказал один из них, — давай, пиши письмо жене и скажи в нем все, что хочешь, потому что скоро ты умрешь».

Подъехал джип, из него вылезли новые солдаты и тоже принялись пинать Томаса. Потом ему дали ручку и бумагу, и он начал писать: «Жаклин, они сейчас меня убьют. Не знаю, за что. Они говорят, что я сообщник РПФ. Поэтому я должен умереть, и это — мое завещание». Томас написал завещание и отдал его солдатам.

Один из солдат сказал: «Ладно, давайте его прикончим» — и отступил на шаг, прицеливаясь из винтовки.

— Я не стал смотреть, — вспоминал Томас, рассказывая мне о своих злоключениях. — Я действительно верил, что они меня застрелят. Потом подъехал еще один автомобиль, и я вдруг увидел какого-то майора, который стоял одной ногой на бронированной подножке машины. Он окликнул меня по имени: «Томас?» Когда он меня позвал, я словно выплыл из забытья. Я сказал: «Они сейчас меня прикончат». Он приказал солдатам прекратить избиение и велел сержанту отвезти меня домой.