Рене правил лошадьми, он быстро сориентировался, Орлеан и его предместья были ему хорошо знакомы. По дороге повстречались трое стражников, которые с готовностью подтвердили: карета движется в правильном направлении и вскоре достигнет замка Ла Монси-Турней.

Ла Монси-Турней, один из многих замков, принадлежащих маркизу, выглядел величественно. Расположенный на высоком берегу Луары, причём стратегически выгодно, окружённый глубоким рвом с многочисленными шеуссетрэ[50], помнящими ещё нападения англичан и Жанну д’Арк[51], замок казался просто неприступным.

Рене обратил внимание на сторожевые башни, за их машикулями виднелись дулами многочисленных фальконетов и бландербасов, над воротами, обшитыми толстыми листами металла, стояла огромная, словно дракон, аркбаллиста[52].

Карета въехала на мост. Из надвратной башни, украшенной гербом, кабаном с хвостом лисы, появилась голова стражника.

– Кто такие?

– К его светлости, маркизу де Турней. Я – Рене де Шаперон, имею честь доложить о прибытии графини Элеоноры де Олорон Монферрада.

Стражник буквально изменился в лице. Послышались возбуждённые голоса, ворота отворились: путешественники имели честь лицезреть внутренний двор Ла Монси-Турней.

Не успела карета въехать в пределы замка, как маркизу уже доложили о прибытии его невесты. Де Турней не поверил своим ушам, и бросился бегом вниз по лестнице, забыв, что сие не подобает человеку его положения, но желание видеть Элеонору было столь страстным, что об этом никто даже не задумывался.

Когда маркиз выбежал во внутренний двор, Элеонора, оперевшись на руку прелата выходила из кареты.

– Боже мой! Сударыня! – воскликнул де Турней. – Я счастлив вас видеть! – в порыве чувств маркиз осыпал руки Элеоноры поцелуями. – Очень жаль, что наша встреча не состоялась ранее из-за столь прискорбных обстоятельств… С вами всё впорядке?

– О, да! Благодаря господину прелату!

Рене слегка поклонился.

– Сударь, вы вернули мне невесту! Прошу вас и вашего помощника, – маркиз кивнул в сторону Жиля, – погостить в Ла Монси-Турней.

– Почту за честь.

* * *

Де Шаперона и Жиля разместили в просторной комнате, её окна, как впрочем и все остальные в Ла Монси-Турней, выходили во внутренний двор прямо на башню-донжон[53], которая со всех четырёх сторон была увенчана гордостью хозяина – механическими часами, весьма дорогим удовольствием в отличии от клепсидры[54].

Маркиз, настолько увлечённый совей невестой, совершенно забыл о гостях, собственно, они не очень расстраивались поэтому поводу, ибо им предоставили все условия: начиная от тёплой ванной и заканчивая изысканными кушаньями и отменным вином. Весь остаток дня гости отдыхали.

Рене постоянно беспокоили одни и те же мысли: почему он не почувствовал сразу же нечистую силу в монастыре? Что стало с его способностями? Неужели он их утратил? Даже появление демона, такого мощного противника, почти не вызвало в нём прежних ощущений. Рене терялся в догадках: а может быть в монастыре был некто, кто управлял именно им? Как говорится: «отводил ему глаза»? Влиял на его разум? – всё возможно…

Прелат попытался сосредоточиться, ведь завтра ему следует предстать перед очами Главного инквизитора Анри Денгоном, и рассказать ему, как монастырь Святого Доминика превратился в дьявольский вертеп. Он ещё не решил: говорить ли Денгону о маркизе де Монтей? Ведь именно её неуспокоенная душа настолько повлияла на умы монахов, что они забыли христианскую веру, долг, устав Ордена, полностью отдавшись на милость тёмных сил. Если Рене посмеет упомянуть о маркизе, то придётся идти до конца: признаться, что ему всё известно, как её оклеветала графиня де Шатобриан, как король отрёкся от бывшей любовницы, отдав на растерзание инквизиторам; в довершении всего сказать Денгону, что знает о своем истинном происхождении.

Как в таком случае поступит Главный инквизитор? Первым порывом у прелата было: рассказать всё как есть, ничего не скрывать, упрекнуть Денгона в жестокости по отношению к оклеветанной матери. Но потом, одумавшись, и всё взвесив, вспомнив свой таинственный сон и разговор с маркизой де Монтей, а также её истинное лицо, скрывшееся под личиной красавицы, решил повести себя осторожно, доложив лишь о явных фактах: мол, в монастыре появился некий призрак, который подчинил монахов своей воле, оттого они и предали веру, а затем украли графиню де Олорон…

В похищении юной графини для Рене было много не ясного: для чего именно она понадобилась призраку? – чтобы совершить Чёрную мессу, вызвать демона или принести несчастную девушку в жертву, так же как и Жиля?

По крайней мере, в помощнике прелат был абсолютно уверен: не предаст!

Мысли путались, неожиданно Рене вспомнил слова профессора о том, что настоятелю Арману понадобился некий браслет, удерживающий в живом теле душу уже умершего человека. Страшная догадка пришла сама собой: Элеонору хотели использовать! Но успели или нет? – Рене не знал.

С Элеонорой прелат общался мало – просто для этого не хватило времени. Но за те мгновения, когда им довелось поговорить, поведение графини не вызвало у него ни малейшего подозрения, да и он не знал: достаточно ли одного браслета, дабы монахи совершили задуманное или нет?

Рене припомнил на руке Элеоноры браслет… Сон навалился неожиданно, и он провалился в бездну.

* * *

Рене приснился тот самый мужчина, с которым он плыл в гондоле по странной неестественной реке.

– Ты готов помочь своей матери? – спросил таинственный незнакомец.

– Нет! – уверенно ответил прелат.

– Что ж, ты сделал свой выбор и мне очень жаль, что неверный…

Рене проснулся в холодном поту. Во рту пересохло, язык прилип к нёбу, он встал с кровати, чтобы налить вина. Жиль мирно спал на небольшой кушетке.

Едва ли Рене успел наполнить чашу вином, как дверь приоткрылась… У него тут же сработал инстинкт самосохранения и, отбросив чашу, он упал на пол, в тот же самый момент над его головой просвистел болт, выпущенный из арбалета – стреляли наверняка.