class="p1">— Понял.

— Удачи.

Я встретился с васильковыми глазами дальнобоя и не обнаружил там никакой подлянки. Он верил в то, что говорил. А что мне оставалось делать? Включать орно и уходить в окрестные леса? Можно и так, конечно, но уж больно хлопотно.

Я улыбнулся, встал, направился к дверям, потом остановился, сморщился, прижал руку к животу, развернулся и через три секунды скрылся за дверью туалета.

Вот и окно с замазанным белой краской стеклом. Потянул за ручку внизу, поднял. Всё правильно, и у Ильфа см Петровым в «Одноэтажной Америке», помнится, написано, что окна здесь вверх открываются. А вот про унитазы, заполненные водой наполовину, — не написано. Хотя кто его знает, какие здесь были унитазы в тридцатых годах… Не о том думаю. Вот он — жёлтый Mack с серебряным бульдогом на капоте и жёлтым трактором Caterpillar на прицепе.

Сначала я выбросил сумку, которая мягко и почти бесшумно упала в траву, потом выбрался сам. Пока всё удачно. Включая не оставленную в «плимуте» сумку.

Водила и впрямь не соврал, — кабина была открыта. Я тихонько забрался внутрь и полулёг на пассажирское сиденье — так, чтобы меня не было заметно снаружи.

Через некоторое время послышались неторопливые шаги одного человека. Дверь со стороны водителя открылась, и в кабину забрался рыжий дальнобой.

— Копы всё ещё толкутся возле твоего «плимута», прикинь, — сообщил. — Ну не идиоты?

Mack взревел двигателем, тронулся с места, и через короткое время кафе, заправка, мой «плимут», полицейские и сам городок Вест-Юнион остались далеко позади.

— Меня Сэм зовут, — сообщил дальнобой, протягивая руку. — Сэмюэль Кушнир, таково моё полное имя. Я — еврей.

— Сергей Ермолов, — неожиданно признался я, пожимая его крепкую горячую руку. — Можно звать Серый или Серёжа. Русский.

— Ни хрена себе! — воскликнул Сэм. Было ему на вид лет за тридцать, роста примерно моего, или даже чуть ниже; подвижный, как ртуть, разговорчивый, с быстрой улыбкой, чуть горбатым носом и открытым веснушчатым лицом. — Мои предки из России! Дед из Одессы, уехал, когда у вас революция началась. Привьет! Спасибо! Хрен вам, а не Серьёжу Ермолова, — сказал он по-русски почти чисто и ухмыльнулся. — Правильно?

Надо же, уже второй американец мне попадается, чьи предки из России, подумал я. Воистину страна иммигрантов.

— Прекрасно, Сэм. Немного над акцентом поработать, и можно возвращаться в Одессу.

— Нет уж, спасибо, — он снова перешёл на английский. — Я американец и никуда отсюда не уеду. Но о корнях своих помню! — он поднял вверх палец.

— Это правильно, — поддержал я разговор и посмотрел в зеркало заднего вида. — Корни — наше всё.

— Беспокоишься, как бы копы не догнали? Не догонят.

— Почему? А если официантка проболтается, что видела, как мы разговаривали? Сложат два и два…

— Во-первых, Дженни не проболтается. У неё к копам особый счёт, они её парня упекли ни за что на полтора года, и меня она хорошо знает. Во-вторых, чтобы сложить два и два, нужно уметь это делать. И хотеть. Здешние копы ленивы и напрягаться лишний раз не станут. Машину нашли — уже хорошо. Ну, разве что ты что-то совсем уже гнилое отмочил. Убил кого-нибудь, ограбил с особым цинизмом. Но — нет, не похож ты на грабителя. На убийцу — тем более. Будь так, я бы не стал тебе помогать.

— Спасибо тебе, Сэм, — сказал я. — Я не убийца и не грабитель. Единственное моё преступление — угон машины. Даже двух, «плимут» вторая. Но это была вынужденная мера. Человек, которому угрожает опасность, имеет право защищаться любыми, доступными ему методами. Вот я и защищаюсь.

— Так кто тебя ищет-то, парень?

— Ты уверен, что хочешь это знать?

— А то. Я вообще любопытный, — он засмеялся. — Всю жизнь от этого страдаю и всё равно вечно сую свой нос, куда не надо. Такой уж характер.

— Ага, — сказал я. — Говорят, любопытство — чуть ли не главная отличительная черта всех одесситов.

— Серьёзно? Слушай, а ведь верно! Как-то я об этом раньше не думал. Дед мой Кушнир Лев Исаакович, тоже любопытный был, это его и сгубило, кстати, в конце концов… Сунул нос в профсоюзные разборки. Так кто?

— Кто ищет?

— Ну да.

— ЦРУ, — ответил я честно. — Долбанное Central Intelligence Agency. У них нос подлиннее твоего будет. Тоже суют, куда ни попадя. Поэтому сразу предупреждаю тебя, Сэмюэль Кушнир. Помогая мне, ты подвергаешь себя опасности.

— И большой опасности? — осведомился Сэм.

— Ты у меня спрашиваешь?

— У кого же ещё мне спрашивать!

— Ты американец.

— Ты что, думаешь, мы, американцы, с агентами ЦРУ каждый день на улице здороваемся? Да я первый раз вы жизни вижу человека, который с ними дело имел, и тот оказывается русским.

— Не знаю, Сэм. Одно знаю — я им нужен живой. Пока во всяком случае.

— Уже легче. Хотя стрёмно, не скрою.

— Хрен вам, а не Серёжу Ермолова, — сказал я.

— Запомнил? — он стрельнул в меня своими васильковыми глазами. — Я от своих слов не отказываюсь. Взялся помогать — значит, помогу. И даже спрашивать не стану, зачем ЦРУ понадобился русский мальчишка. Что он может знать?

— Спасибо, — сказал я. — Ты не спрашивай, а я говорить не стану. Всё равно не поверишь. Но когда-нибудь всё равно узнаешь, обещаю. И вот когда узнаешь, тогда я тебя найду и отблагодарю. Не пожалеешь.

— Эй, я не за деньги! — возмутился Сэм.

— А кто говорит о деньгах? Отблагодарить можно по-разному. Но тебе понравится, уж поверь.

— Да я только и делаю, что тебе верю, — пробормотал Сэм. — Странный ты всё-таки. Сколько тебе лет, говоришь?

— Я не говорил. Четырнадцать.

— Четырнадцать, — повторил Сэм и покачал головой. — Если бы я тебя не видел, а только слышал, то сказал бы, что мы, как минимум, ровесники. А мне, между прочим, тридцать два…

— Один наш известный писатель, Аркадий Гайдар, во времена гражданской войны полком командовал в четырнадцать лет.

— За Север или за Юг? — деловито осведомился Сэм и не выдержал, засмеялся.

— Главная отличительная черта одесситов — чувство юмора, — сказал я.

Так мы и болтали о разном всю дорогу до Хилсборо. Мне повезло, — конечный пункт назначения Сэма был Цинциннати, так что через Хилсборо он по любому проезжать собирался. Сэм рассказал мне про городок Уокиган под Чикаго, на берегу озера Мичиган, где он жил, а я ему — про Кушку.

— Десятиметровый каменный Крест над городом? — удивлялся Сэм. — Класс, впечатляет.

— И жара летом — плюс пятьдесят в тени. По Цельсию.

— Это сколько же по Фаренгейту?

— Сто двадцать два градуса, — сообщил я, припомнив формулу.

— Жарко, — уважительно заметил Сэм. — Зато у нас енот может